Последний танец Кривой белки
Шрифт:
– Т-ты чего с-здесь?
– спросил у нее Степнов и еще раз ойкнул, увидев, что из-под кустарника выскочила вторая такая же лайка.
Она, виляя хвостом, подбежала к Михаилу, понюхала его шапку и лизнула лоб, как раз в то место, куда недавно попала искорка.
– О-о, с-спасиб-бо, - прошептал он, улыбнувшись.
– А г-где в-ваш-ши х-хоз-зяева?
Та, что лежала рядом, встала и пошла к Виктору, обнюхала его и уселась около его головы.
– Пришел, - тут же воскликнул приподнявшийся Муравьев.
– Вот не ожидал, а. Какой молодец!
– и, полуобернувшись к Михаилу, сказал, - я тебе говорил о волчьей пасти, это она у него, собака-волк. О-о, да здесь и второй
– Тэк, они ж-же н-не наш-ши, в-вернутся, - громко сказал Степнов.
– А их ханты с собой не взяли, мы так договорились, что, не слышал? Их мать летом погибла, медведь задрал вместе с выводком, эти только живыми остались. Их Тишкины собаки не приняли, вот, он, как договаривались, и отдал их мне. Я когда уходил, погладил их, поговорил с ними и оставил тряпку. То есть, у них был выбор, остаться со старыми хозяевами или выбрать новых. Выбор сделали, как видишь. Мы уже от того поселения километрах в тридцати. И еще идти нам километров с пятнадцать. А ханты на днях уйдут дальше. Стадо их пришло к болоту, нужно его назад, в лес вернуть, поздно нынче придет зима. Сыны Тишки с Яшкой боятся, что дикарь вот-вот туда придет.
– К-кто?
– Да, дикий олень. А они, как гон начнется, за собой могут и всех их важенок увести. А это для оленеводов - беда. Все их труды за десять лет могут насмарку пойти. А у Тишки с Яшкой задача - весной отобрать у дикого стада еще десятка три-четыре важенок, чтобы они отелились, да, нужно приучить их с телятами жить в своем стаде. Летом оно пасется, как я тебе уже говорил, в лесу. Пасут их сыновья Тишки и Яшки. Они вот-вот приведут сюда стадо, перед началом гона. А он у них с октября по ноябрь.
– И-интерес-сно.
– Мне тоже интересно было бы посмотреть, как они с этим управляются. Но у меня все же свои интересы, не тот возраст, чтобы с ними по всей тайге бегать.
– Та т-ты и гов-воришь, - усмехнулся Михаил.
– А ты, что же думал? Я за соболем буду ходить в день по десять-пятнадцать километров, а это не на месте сидеть. Если сравнить с жизнью оленеводов, то это, именно, так. Они сорвались и пошли за стадом, то в Березовский район, то в Октябрьский, то в Советский. Это, по сравнению с Европой, все равно, что с юга Франции на север Германии сходить, с Испании - в Польшу, только не по дорогам, а по тайге, да болотам. И живут они в чумах, которые с собою возят на санях. Нет, Мишенька, уж лучше я здесь в своем хозяйстве поживу, чем бегать с ними по всему свету. Устану, в город вернусь, на печку залезу, отдохну. Там устану, сюда вернусь. Я уже к этому привык. Отсюда до Снеженска километров сорок-сорок пять. Недалеко.
А у Рыскиных дом везде. Эти избы не их, кстати, геологи оставили. Те лет пятнадцать назад разыскивали здесь нефть, может, золото. Вот, ханты в начале лета сюда со стадами своими и приходят, огород посадят и уходят в южные малиновские и пелымские угодья. А потом, в начале сентября, сюда возвращаются и ждут заморозков, чтобы, с первыми морозами пойти через болота к Сосьве, а потом, в январе идут на Север в сторону Игрима и Казыма. А с последними морозами через болота Пунги сюда возвращаются. Иначе будет поздно. Между Пунгой и Узюмом болото еще молодое, слой торфа провальный, узкий, метра два шириной. Говорят, что под ним озеро огромное, оставшийся залив от древнего моря, и в нем жили древние акулы.
Мишенька, ты слышал об этом?
– Виктор не отрывал глаз от Степнова.
– Н-нет, - замахал тот головой.
– Может, и сейчас живут. Слой торфа здесь метра два-три, а глубина болота не измерена. Геологи говорили, оно очень глубокое, метров двадцать - пятьдесят вначале, а дальше еще глубже - метров под двести.
Слушая Виктора, Михаил улыбался про себя его байкам. Ну, как же акула может жить под торфом, это все равно, что под землей. Нет, о таком он не слышал, а Муравьев, видно, хороший сочинитель. То про Унху ему выдумывает, то о мифическом диком человеке-медведе, то о Свалове, который за ним охотится. Свалов мог бы с Михаилом и в Снеженской больнице спокойненько, без труда, разобраться, если бы этого захотел, или еще где-нибудь в городе, например, сбив его машиной, или, пырнув ножиком. И все не своими руками. А, так, по-муравьевски получается, что Свалову теперь нужно гнаться за ожившим обидевшим его журналистом в тайгу, через болота. Прямо американский вестерн получается, индейцев еще только не хватает.
Амп поднялся на задние лапы и внимательно всматривался куда-то, оголив зубы.
– Фу!
– скомандовал ему Виктор.
Пес даже мордой не повел на Муравьева и продолжал всматриваться в кустарник.
– Фу, Амп!
– громко повторил свою команду Виктор.
Пес, посмотрев на него, вильнул хвостом и уселся на задние лапы.
– Молодец, Амп. Придем в избу, там и покажешь, что умеешь, - сказал ему Муравьев, и, показав рукой Михаилу, что пора собираться, поднял с земли свою куртку и начал ее отряхивать от веток.
– 2 -
Шли быстро. Создавалось такое впечатление, что Виктор торопился. Зачем? Пятнадцать километров до его избы - три часа ходьбы, а сейчас, судя по солнцу, еще и девяти утра нет. Значит, к обеду торопится в нее добраться. Да, год назад с двенадцати до часу не только у Михаила, а у всего города был обеденный перерыв, и к этому времени у всех появлялось желание поесть или поспать, или побежать по магазинам. В больнице в это время медсестра приносила ему суп, кашу, котлету, компот. А здесь, за месяц жизни в лесу, он забыл эти чувства.
Да, да. Наверное, потому, что он, Степнов, не носит с собою часов. А, может, потому, что еще сыт. В лесу он занят совсем другими мыслями: то от кого-то бежит, то идет куда-то, то занимается заготовкой еды. Да, да, заготовкой еды, которую они употребляют с Виктором перед сном, а после завтрака, который больше напоминает доедание оставшегося ужина, продолжают идти, до вечера случаются лишь перекусы. А это, может быть, всего лишь несколько горстей ягод, кедровых орехов, сухого вяленного щучьего мяса. Что еще забыл? Да, больше, вроде, ничего не забыл. Здесь негде взять и поесть того, к чему привык в городе: хлеба, колбасы, масла, сыра, молока.
И, навряд ли, Виктор идет так быстро к избе потому, что хочет дома пообедать. Нет, нет, просто он уже устал от этого длинного перехода и хочет прийти в свой зимний дом и расслабиться в нем. А, что такое дом? Это - покой, это - привычный ход событий: ночью отдых, утром охота, рыбалка, заготовка мяса и пушнины, вечером - ужин и отдых до утра. А на следующий день все повторяется.
Если так все будет происходить изо дня в день, то жизнь свою можно спланировать хоть на сто лет. К примеру, завтра нужно напрячься и добыть много мяса, потом заготовить дров, потом - устроить себе выходной, занимаясь выделкой шкур, изготовления мебели, одежды, утеплением дома или просто беззаботно смотреть в окно, если оно в избе есть, или в небо. Потом нужно снова добыть мяса, заготовить дрова...