Последний танец Марии Стюарт
Шрифт:
Официальная копия, заверенная Уильямом Сесилом, лордом Берли, и Фрэнсисом Уолсингемом, главным секретарем ее величества, 2 марта 1585 года».
Мария застонала и выронила письмо.
Яков полностью отрекся от нее и даже не имел мужества или родственного сочувствия, чтобы лично обратиться к ней. Ему было почти девятнадцать лет – возраст Дарнли, когда Мария повстречалась с ним. Воистину, он был сыном своего отца.
XXI
Морской ветер, насыщенный солью, обдувал задубевшие щеки Гилберта Гиффорда, стоявшего у поручня торгового судна, плывущего из Франции в Англию. Палуба ходила вверх-вниз между волнами, и лишь немногие пассажиры не страдали от морской болезни, но Гиффорд всегда гордился тем, что имел желудок настоящего моряка. Он мог есть почти протухшую пищу, пить прокисшее пиво и никогда не жаловался на пищеварение. «Это благословение Божье», – подумал католик, отрекшийся от своей веры.
«У меня было много благословений», – подумал он, пересчитывая их. В первую очередь его богатое наследие; он происходил из старинной и достопочтенной католической семьи из Стаффордшира. Его родственниками являлись скользкий брат Джордж и пламенный дядя Уильям, входивший в группу вечных изгнанников, которые основали торговый дом в Париже и жили несбыточной мечтой о восстановлении истинной веры в Шотландии. Да, человек должен иметь мечту, какой бы несбыточной она ни казалась.
Сам Гилберт всю жизнь флиртовал с истинной верой. Что за тяжкое испытание – чувствовать себя призванным, но не испытывать тяги к этому призванию! В конце концов, после паломничества в Рим его рукоположили в сан дьякона в Реймсе. Но облачение священника плохо сидело на нем. Между тем его дядя Уильям вступил в жестокую схватку между официальными католическими священниками и иезуитами, причем все они хотели спасти Англию. Гилберт поспешил в Париж и предложил свои услуги «официальным» священникам, роившимся вокруг маленького посольства королевы Шотландии, как осы над сладким пирогом. Это был улей заговоров и грандиозных планов. Очень скоро он познакомился с Томасом Морганом, который заведовал шифрованной перепиской, и с его помощником Чарльзом Пейджетом. Как выяснилось, это была волнующая жизнь, гораздо более увлекательная, чем чтение и молитвы. И это было очередное благословение: он наконец нашел работу, доставлявшую ему удовольствие.
Работа действительно радовала его. Шифры. Разговоры шепотом. Контрабандные деньги. Опасности. Бедный старый Морган запутался в собственных планах. Доктора Перри, одного из убийц, которого он поддерживал, схватили в Англии прежде, чем он успел совершить покушение на Елизавету, и теперь Морган томился в Бастилии. Впрочем, заключение оказалось не слишком суровым, и после некоторого перерыва он продолжил строить заговоры оттуда. Очевидно, тяга к заговорам была у него в крови. Жизнь без них казалась пресной и унылой. Даже сам Гилберт, поддавшись минутному порыву, вступил в заговор для убийства королевы вместе со своим дядей и солдатом с говорящим именем Сэвидж [16] . Но эта затея умерла, едва появившись на свет.
16
Savage – дикарь, варвар (примеч. пер.).
Томас Морган твердо настаивал на том, что королеву Шотландии нужно освободить из заключения и возродить католицизм в Англии. Теперь Гилберт вез его письма для Марии в попытке восстановить линии связи. Его сочли надежным гонцом, достойным доверия. Мария оставалась недоступной уже несколько месяцев, с тех пор как ее поместили под надзор Паулета. Должен быть какой-то способ обойти его вместе с его строгостями.
У католиков, живших в окрестностях замка, имелись немалые средства; Гилберт знал их с самого детства, и они доверяли ему.
Ему предстояло пережить несколько волнующих месяцев, пока он не устанет от этой работы. Он был благодарен за то, что не успел стать настоящим католическим священником, так как любой из них, кто приезжал в Англию из-за рубежа, отныне считался изменником. Да, атмосфера накалялась; даже Елизавета, известная своей терпимостью, предприняла суровые меры ради защиты национальной религии.
Стремится ли он к тому, чтобы Англия снова стала католической страной? Честно, от всей души? Он задал себе этот вопрос, хватаясь за поручень, скачущий между волнами, как человек на брыкающейся лошади.
Что ж, это было бы приятно… Было бы славно вернуться к старым обычаям.
«Но волнует ли это тебя на самом деле? – спрашивал он себя. – Имеет ли значение для тебя, латинские или английские молитвы возносятся у алтаря? Ближе к делу, не все ли тебе равно, будет ли это англиканское причастие или евхаристия? Как думаешь, тебя это заботит?»
«Не заботит, – ответил он сам себе. – Но я работаю ради общего дела; это гораздо более увлекательно, чем чинить обувь или ухаживать за больными».
Он уже мог различить впереди берег Англии. Скоро он будет на месте.
Судно обогнуло Дувр и причалило к берегу в Рае, маленьком порту в графстве Сассекс. Говорили, что отмели там довольно коварные, с песчаными банками и подводными течениями, но швартовка прошла благополучно. Гилберт собрал свои вещи и сошел на берег, испытывая прилив бодрости. Его багаж был минимальным, чтобы избежать любых подозрений или обыска. Только письма, которые он имел при себе.
Когда он шел по порту мимо причалов и складов, кто-то положил руку ему на плечо.
– Вы не прошли через наш пост, – произнес голос, и Гилберт обнаружил, что смотрит в лицо одному из королевских таможенников. – Пойдемте, сэр.
– Прошу прощения, сэр, – небрежно ответил Гиффорд. – Я не заметил таможенной будки, и капитан не направил меня к ней, потому что при мне нет никаких товаров или багажа. Я обычный пассажир.
– Пассажир? По какому делу?
– Я простой англичанин, который возвращается домой. – Он притворно вздохнул. – Я так соскучился, и моя мать…
– Где вы находились?
У него не имелось безупречного ответа на этот вопрос. Изгнанники жили в Нидерландах, как и во Франции. Рим был слишком подозрительным, как и Испания.
– В Париже, – наконец ответил он. Визит в Париж мог означать что угодно: учеба, служба при французском дворе, культурные дела, женщины, наемная служба.
– Где ваш паспорт?
Гилберт послушно предъявил паспорт. Его документы были в полном порядке, никаких фальшивок.
– Подписано Уолсингемом, – сказал таможенник.
– Но там не сказано, по какому делу, – заметил его коллега.