Последний танец Марии Стюарт
Шрифт:
Мария посмотрела на птичьи клетки, накрытые тканью на ночь. Это не имело большого значения, поскольку днем было почти так же темно, как ночью. Лишь немногие птицы пережили заключение в Татбери; сквозняки убивали их. А кардинал, который прислал их, теперь тоже был мертв. Во Франции не осталось никого, кто мог бы позаботиться о маленьких питомцах для нее. Только изгнанники с их вечными заговорами.
«Для них я не женщина, которой могут нравиться певчие птицы или серебряные нити для вышивки, а лишь символ католицизма. Символы не нуждаются в живых, дышащих вещах; они не читают, не нуждаются в лекарствах, не страдают от одиночества. Они существуют в лозунгах – вернее, так думают Морган, Пейджет и им подобные. Это все, что они могут предложить мне в утешение. Иногда мне кажется, что лучше бы я имела пару голубей».
Рано утром на следующий день Уилл Дуглас поспешно вошел в большую комнату, где они наполняли кружки элем для завтрака.
– Будь проклята его черная душа! – воскликнул он и бросил на пол дымящуюся коробку. Из нее вылетали искры и пепел. – Он сунул ее в печь рядом со стеной!
– Что это, Уилли? – Мария подошла к коробке, испускавшей клубы дыма.
– Посылка от Мэри Сетон, – ответил он. – Им удалось доставить ее через французское посольство. Там был один человек, Николас де Шерель, и он передал ее нашему другу Паулету. А пока я не смотрел – я вышел опустошить ночные горшки, – этот самодовольный негодяй открыл ее, заглянул внутрь, а потом бросил в печь.
– Что было дальше? Как ты спас ее?
– Я подбежал к нему и оттолкнул в сторону. Потом я схватил коробку и завопил. Знаете, что сказал этот болван со Священным Писанием вместо хребта? – Уилл скорчил гримасу и в точности воспроизвел интонации Паулета: – «Там полно грязного папистского мусора!»
– Тем не менее он позволил тебе унести посылку, – удивилась Мария.
– Я не дал ему возможности отобрать ее, – ответил Уилл. – Наверное, сейчас он явится за ней.
Мария и ее фрейлины подошли к закопченному окну и выглянули во двор. Паулет действительно стоял там, разговаривая с двумя мужчинами и кивая с серьезным видом. Но он не последовал за Уиллом.
– Один из них – Шерель, я слышал, как он произнес его имя, – сказал Уилл. – Другой человек… не знаю, кто это.
Мария наклонилась над коробкой и откинула горячую крышку. Внутри лежали четки, образа святых, освященные медальоны и шелковые эмблемы с надписью Angus Dei. Письма не было – или, если оно было, то его забрали.
– Их прислала Мэри Сетон, – проговорила Мария. – Я помню, как сестры изготавливали такие эмблемы в аббатстве Сен-Пьер.
Эти маленькие религиозные символы были очень дороги ей. Но… как хорошо было бы узнать от Мэри, как она устроилась во Франции!
Чартли-Манор действительно оказался величественным особняком, господствовавшим над местностью, построенным на холме со рвом вокруг него. К нему примыкал значительно более старый замок, башни которого украшали кресты в знак того, что его первый владелец совершил крестовый поход на Святую Землю. Несомненно, летом это было достаточно приятное место, но сейчас оно находилось в объятиях снега и льда, а огромные стаи ворон гнездились на деревьях вокруг дома. Они как будто проводили заседание собственного парламента, громогласно перебивая друг друга. Мария вздрогнула, когда проезжала под ними.
После первоначального обустройства все, включая Паулета, находились в приподнятом настроении. Хотя комнаты не соответствовали возвышенным мечтам фрейлин Марии, они оказались настолько более просторными и уютными, что казались раем. Но вскоре в доме снова установилась унылая закостеневшая рутина, и дни Марии были расписаны от рассвета до заката. Она проводила их, как мул, вынужденный ходить по кругу и вращать мельничный жернов, поворачивая из стороны в сторону, но никуда не приходя.
Она сидела на своем любимом стуле, доставленном из Шеффилда, где могла держать ноги над холодным полом, когда к ней подошел Клод Нау. Она вздохнула. Значит, настало время для ежедневной деловой встречи. Она предпочла бы немного почитать, но отклонение от распорядка расстроило бы ее придворных, особенно пожилых, таких, как Нау, портной Бальтазар, врачи и аптекарь. Да будет так.
– Да, Нау, я знаю, что нам пора снова взяться за мои мемуары.
Он продолжал стоять, закусив губу. Она увидела, что он дрожит.
– В чем дело? Плохие новости? Кто-то заболел?
– Мне трудно даже сказать вам, как я рад, – прошептал он. – Это… он явился сегодня утром… гонец из Парижа.
– И Паулет не знал об этом? – Она пыталась скрыть дрожь в голосе. Возможно ли это?
– Да. По его словам, он привез письма для Паулета из французского посольства. Но ему удалось подать мне знак, как будто он знал меня.
– Может быть, ему описали вашу внешность?
– Тогда это сделали наши друзья. Никто при дворе не видел меня. Возможно, это единственное преимущество того, что мы отрезаны от внешнего мира. Он сказал… он сказал, что найден способ отправлять и получать письма прямо под носом у Паулета. Судя по всему, нашим сторонникам удалось подкупить пивовара, который каждую неделю доставляет пиво из Бартона, чтобы переправлять тайные сообщения.
– Это не может быть правдой, – сказала Мария. – Паулет так плотно обложил нас, что никакое письмо не может просочиться отсюда.
– Но это правда! Дом нельзя совершенно изолировать, если это не настоящая тюрьма. И этот человек…
– Как его зовут? – спросила Мария.
– Гилберт Гиффорд. Он происходит из католической семьи, которая живет поблизости.
– Как мы можем связаться с ним? – спросила она.
– Через пивовара. Я буду передавать ему письма, когда он приезжает сюда. Мы должны ждать, пока пивную бочку не спустят в подвал, прежде чем подойти к нему. Сам Гиффорд будет приезжать редко, иначе это вызовет подозрения. Он сказал, что следующая доставка ожидается в субботу, шестнадцатого января. Вам нужно подготовить письма к отправке, не больше одного или двух, потому что тайное отделение в пивной бочке очень маленькое, на тот случай, если его будут простукивать.
Мария восторженно улыбнулась.
– Водонепроницаемый тайник в пивной бочке! Как хитроумно! – Ее глаза сияли.
Мария не осмелилась писать письма из опасения, что это обман и Паулет прикажет внезапно обыскать ее комнаты и найдет их. Но она ждала так напряженно, что радовалась длинным январским ночам, потому что другие не могли видеть, как она нервно расхаживает по спальне и ворочается в постели. Она, привыкшая свободно говорить обо всем, держала эту тайну при себе и молилась, чтобы все оказалось правдой.