Последний властитель Крыма (сборник)

Воеводин Игорь

Водка. Если есть водка, не нужны в России ни нож, ни грош.

Еще только приходили в чувство охранники с прииска, накачавшиеся с вечера «заряженной» клофелином водкой.

Их еще толком не допрашивали – бесполезно. Пока бесполезно, раз они еще себя не узнавали.

Недаром, ох недаром слыл в Приволжском военном округе сердцеедом майор Зубаткин. Не одна командирская дочь или жена таяла в его ухватистых объятиях, лют до баб был майор Зубаткин. Он брал их приступом, нахрапом, как бульдог, вцепляясь в глотку жертве, валя ее, не отпуская челюстей.

Редко

какая могла устоять против бешеного приступа майора. Взяв свое, насосавшись, он сыто отваливался. Но если баба была перспективной, могла помочь продвинуться по службе, Зубаткин ее не бросал.

Ему, зубру любви, соблазнить непутевую Клавдию, продавщицу-экспедитора, возившую на Лебединое паек, труда не стоило. Впрочем, Клавдия была баба сердечная, слабоватая на передок и отказывать не умела.

Ну, а зарядить ящик водки клофелином через шприц, пока счастливая Клавдия тихо посапывала в теплой кроватке, было делом техники.

За золотом майор подъезжал, пока оглушенные охранники валялись под столом, на Клавдиной же полуторке.

Ищи теперь, следак, рисуночки протекторов в вечной российской пыли. Тебе всякий скажет, что Клавдия вчера приезжала. Она всегда приезжает по вторникам, четвергам и субботам…

А вчера была суббота.

Зубаткин зябко передернул плечами. Нервный озноб крался мышью вдоль лопаток, скребал в пояснице.

Слишком гладко. Слишком пока все гладко прошло.

Ну, ничего.

Пусть все утрясется.

А вывезти…

«А вот это посмотрим. Вот это посмотрим, – думал майор. – Морем. Небом. Рекой. Подождем. Пусть все утрясется. А вот по трассе – никогда. Потому что по трассе и будут ловить, не пройдет через хребты незамеченной ни одна машина… Ну и пусть ищут».

Сам Зубаткин и послал в помощь ментам свои опергруппы.

А как же? Он, Зубаткин, свое дело знает…

– Дневальный! – крикнул он. – Дневальный, оглох?!

– Звали, товарищ майор? – Салабон вырос в дверях.

– Пожрать принесли?

– Так точно, товарищ майор! Картоха с треской.

– Давай.

И майор Зубаткин пошел в умывальник. Майор Зубаткин иногда забывал мыть руки после сортира. Но перед едой нужно мыть руки обязательно – это майор Зубаткин помнил всегда.

39 градусов по Цельсию

Внезапно налетевший ветерок наморщил темно-синюю гладь Угрюм-реки, подернул ее ознобом, сорвал горсть золотых монеток с березки и швырнул ее в лицо первому из охранников, выводимых на крыльцо конторы – управления прииском «Лебединое».

Лица четверых охранников, окруженных усиленным конвоем, были бледными и одутловатыми. Внушительные фигуры их, казалось, сдулись.

Толпа приисковых, собравшихся во дворе, забурлила и загомонила.

– Вот они, аспиды! – выкрикнул тщедушный мужичонка в каком-то рваном треухе, из бичей, из тех, что так никогда и не покидают окрестности Алмаза – был фарт, не было его, они спускают все заработанное за полгода старательской каторги за неделю,

много – за три, и бичуют до следующего «поля», кто – в кочегарках, кто – по теплотрассам, кто – на «шанхаях», в ветром подбитых бараках, где ютятся в нищих каморках человек по десять в комнатенке, кто, поухватистей, сам собою повиднее, – у марух, случайных подруг, женщин тяжелой судьбы, по разнообразным статьям Уголовного кодекса да по вербовке закинутых на Крайний Север, да так тут и осевших, забуксовавших, затормозивших по бездорожью – навсегда, навсегда, хоть и мнилось им, что ненадолго, что все еще впереди, что вновь в жизни будут цветы и огни.

Годы шли, старели женщины, пропадали в «поле» их ухажеры – кто по пьянке, с проломленной головой, застывал в непогоду, кто, сорвав наконец фарт, нарыв самородок, намыв песку, не уносил вовремя ноги, а решал тормознуть, расслабиться, передохнуть, в баньке попариться, с бабой поиграть, залить былое белой водкой, навек пропадал он, горемычный, и даже ветер не хранил их имен, и даже смурая вода таежных рек не помнила, где обмыла она их бренные тела.

– А?! Братцы! – голосил по-бабьи он. – Да што ж это деется, а?! Всю страду горбатились мы, фарт пёр, как испуганный, а они враз все стырили, так, что ли?!

– Дак мы еще конторе-то должны остаемся, – поддержал его мастер, солидный пятидесятилетний «правильный» мужик Игорь Потапович, тридцать пятое лето отпахавший в тундре и тайге, – за еду-питье, пятое-десятое…

Рев прокатился по толпе. Четыре десятка артельских, все лето горбатившихся на двенадцатичасовой вахте, придвинулись угрожающе к крыльцу. Менты нервно вздернули короткоствольные автоматы.

– Не отдавать! Не отдавать их! – неслось из толпы. – Пущай здесь нам расскажут, куда металл ушел! Не отдавать – там крючки запутают, все следы заметут да отпустят!

– Братцы! – рухнул на колени старший наряда. – Да Богом клянусь, не трогали мы металл! Всю память отшибло, братцы, пили – да, пили, но золота не брали!

Он ткнулся головой в доски пола и завыл. Толпа замолчала, и менты, воспользовавшись замешательством, стали заталкивать охранников в воронок. Приисковые угрюмо следили, как машина торопливо тронулась со двора. Дымок повисел в воздухе и растворился.

Четыре вагончика, рубленая банька да столовая, да здание конторы – вот и весь прииск. Молчала сегодня драга, взбаламученная вода золотого ручейка, безымянного, как и тысячи других по тайге, наполняла тишину своим серебристым урчанием.

Никто не расходился. Что было делать дальше, неясно. Не было денег даже на обратные билеты домой, до большого мира.

Со стен вагончиков, с цветных плакатов, улыбались полуголые красотки. Единственная женщина в артели, сорокалетняя Алена, из честных зэчек, утирала на кухне слезы передником. И крутился под ногами Черныш, общий любимец, и поскуливал, не понимая, что сегодня произошло с людьми и почему никто не идет на работу. Разве уже зима?

10 градусов по Цельсию