Последний выстрел. Встречи в Буране
Шрифт:
— По форме красив... А содержание? Может быть, это бомбардировщик!
— Ну и что?
— А то, что у меня лично эти «красивые формы» не вызывают чувства радости, скорей наоборот...
— Но это наш защитник, наша мощь!
— Ах, лучше не было бы такой мощи ни у нас, ни у них... Я давно-давно когда-то читала пьесу Бернарда Шоу, не помню, как она называется, но мне врезались в память рассуждения одного героя. Он говорил, что в искусстве жизни человек за тысячу лет почти ничего не изобрел нового, что нынешний человек и ест и пьет почти то же самое, что ели и пили тысячу лет назад, и дома стоят примерно
Внезапно откуда-то налетел резкий ветер. Тревожно зашептались прибрежные камыши, сразу потемнел, будто нахмурился речной плес, подернутый мелкой рябью. Из-за села уже поднималась похожая на косматую медведицу лиловато-бурая туча.
Фиалковская забеспокоилась:
— Ой, сейчас гроза будет. Идемте домой.
— Но Рита еще не подала сигнала, — пошутил Михаил Петрович.
— Слышите, гремит. Это серьезный сигнал.
Они сперва шли, потом побежали навстречу туче, ветвистым вспышкам молний, навстречу дождю. Дождь хлынул сразу. Он обрушился могучим потоком, как водопад, и через какое-то мгновение они бежали уже совершенно вымокшие. Михаил Петрович хотел было снять куртку, чтобы набросить на плечи спутницы, но Фиалковская замахала руками — не надо, теперь не поможет... Подбежав к дому, она достала откуда-то из-под крыльца ключ, отомкнула замок, и они, хохоча, ворвались в докторскую квартиру.
— Вот это прогулочка! — Фиалковская смеялась. Она стояла босая, мокрое платье плотно обтягивало ее тонкую ладную фигурку, и Михаилу Петровичу вдруг захотелось подхватить Лидию Николаевну на руки и носить, носить из комнаты в комнату, как маленькую, и нашептывать что-то.
— Стойте здесь и ни с места. Я быстренько переоденусь, потом о вас подумаем, — шутливо-деловитым тоном распорядилась она и выпорхнула в соседнюю комнату, а вскоре вернулась в шлепанцах и ситцевом халатике. — Теперь ваша очередь. Идите, разоблачайтесь. Там на стуле найдете шаровары и пижамную куртку. — Потом, увидев доктора в коротеньких шароварах и тесной полосатой куртке, Лидия Николаевна опять хохотала, сквозь смех говоря: — Сейчас ни одна душа в мире не признала бы в вас кандидата наук...
Оглядывая себя, Михаил Петрович тоже смеялся.
Фиалковская развесила мокрую одежду над включенной электрической плиткой и опять подошла к нему.
— В этом карликовом одеяний вы мне кажетесь большим-большим и сильным-сильным.
— Но я действительно сильный-сильный, по крайней мере могу поднять вас. — Михаил Петрович подхватил ее, поднял, заглядывая в лицо. Он видел пульсирующую жилку на ее шее, видел светлый пушок на верхней губе, голубые смеющиеся глаза.
— Ой, пустите!
— Не отпущу, не отпущу, — прошептал он и прижался губами к ее щеке, чувствуя, как сразу вздрогнуло и настороженно замерло ее тело.
— Нехорошо так, Михаил Петрович... — она вмиг вырвалась, отбежала к окну и, не поворачиваясь, изумленно воскликнула: — Вы посмотрите, вы только посмотрите, Михаил Петрович!
Он подошел к ней.
— Видите, Федор стоит на крыльце и ловит пригоршнями дождь! Федор уже ходит, понимаете?!
— Понимаю... Спасли парня. И между прочим, спасли-то в вашей больничке, в бывшем поповском доме...
Она погрозила пальцем.
— Вы
— Пожалуй, верно. Не место красит человека...
— И все-таки... все-таки я не согласна с вами!
Михаил Петрович с доброй улыбкой поглядывал на Лидию Николаевну, чувствуя, что в душе у него появилось что-то новое, сильное, почти незнакомое, что вся она — то насмешливо-ироническая, то упрямая — мила ему.
Грозовой ливень чуть было приутих, но, будто получив подкрепление, с новой силой забарабанил по стеклам. Изломанной стрелой упала в речку молния, и вслед послышался могучий раскат грома.
Иван Петрович отпрянул от окна.
— И что ты прицепился ко мне с этой статьей? — сердито обратился он к Синецкому. — Ну, была напечатана, так что с того?
— Статья написана о нашем колхозе, о наших людях, и нам не грешно поговорить о ней, разобраться, — сдержанно отвечал Синецкий.
— Чего разбираться? Что там меньше твоего понимают? — озлился Иван Петрович: — Ты лучше нацеливай партийную организацию на выполнение обязательств!
— Потише бы шумели, — вмешался Игнат Кондратьевич, недовольно поглядывая то на одного зятя, то на другого. — Толком разберитесь, что да к чему. Криком делу не поможешь.
Отмахнувшись от старика, Иван Петрович гневно процедил в лицо Синецкому:
— Ты что мне карты путаешь?
Тот с прежней сдержанностью ответил:
— Я тебя знакомил с заявлением Романюка? Оно тоже имеет отношение к статье.
— Дурак твой Романюк! — вскипел председатель. — Ему были условия созданы, а он побоялся, струсил. Совесть какую-то выдумал...
— Как же у тебя, Ваня, поворачивается язык говорить такое, — опять вмешался Игнат Кондратьевич, но председатель грубо оборвал его:
— Я тебе все бумаги подписал? Все! Что еще надо?
— Бумаги-то все подписаны, в папочку уложены, порядок... А вот мысли, Ваня, их в папочку не уложишь, их в папочке не удержишь...
— Развел тут свою антимонию, иди, папаша, работай! — прикрикнул на тестя Иван Петрович. Оставшись наедине с Синецким, он некоторое время молча расхаживал по кабинету, поглядывал на окна, досадуя, что пошел дождь, прислушивался к раскатам грома. Вообще нынешний день какой-то нескладный — и дождь, и заявление Романюка. «Дурья башка, — нещадно бранил он комбайнера. — Ему, видишь ли, стыдно, что про него неправильно в газете написали... А чего стыдиться? Делал бы свое — и крышка, и пусть другие локти кусают... Синецкого послушал...» Иван Петрович сел в кресло, положил руки на стол. Эх, будь его полная воля, показал бы он Синецкому, где раки зимуют... а то вот уговаривать придется...
— Ты вот что, Виктор, ты передай мне заявление Романюка, — не глядя на собеседника, попросил председатель. — Я с ним потолкую, поймет он ошибку.
Синецкий удивленно пожал плечами.
— Как же я передам, если заявление адресовано не мне и не тебе. Соберем партком, разберемся, обсудим.
Иван Петрович с досадой потряс руками.
— Да что обсуждать, если мы вдвоем решить можем, без бюрократии! Некоторых к порядку призвать нужно, отбить охоту писать по пустякам.
— Я лично не считаю заявление Романюка пустяком. Дело серьезное.