Последний выстрел. Встречи в Буране
Шрифт:
— Нет, едем в Ключевую, — вместо доктора ответила Фиалковская.
— А рыбы здесь, наверно, много, — предположил Михаил Петрович.
Попыхивая трубкой, Дмитрий Романович отвечал со вздохом:
— Было много, сазан водился, наш знаменитый, бурановский. Плохо нынче берет сазан-то. Мало его. Оно и понятно: рыбаков развелось — пропасть, а за рыбкой доглядеть некому. Думают, рыбка так себе, дар божий. Нет, она тоже догляд любит. Река вот мелеть стала, и никому заботы нету, все норовят ноне взять побольше, того не разумея, что завтра, может, и брать будет нечего... Река-то гибнет. А почему? Внимания к ней мало. Скажем, срубил без времени деревцо, родничку горло заткнул или дрянь всякую в речку выпустил — значит, вред нанес, на погубу все это. И никто за то не отвечает! Или, скажем, охота. Откроется она, понаедут, понабегут сюда и такую пальбу откроют,
Михаил Петрович всю дорогу потом думал о пастухе Гераскине. На днях в разговоре с Игнатом Кондратьевичем он узнал давнюю историю пастуха. Началась она еще при бывшем председателе Рогове. Рогов любил ездить на всякие совещания, собрания, семинары. Его, как говорится, хлебом не корми, а дай поехать в район или в область. На больших ли, на малых ли совещаниях примечал Рогов одну деталь: некоторых председателей колхозов похваливают, сажают за стол президиума. Почему? За какие такие заслуги? И вдруг понял он, где собака зарыта, — оказывается, в тех колхозах есть знатные люди, Герои Труда, и в сиянии их Золотых Звезд приметнее и сам председатель. И решил тогда бурановский вожак, что без Героя колхоз — не колхоз, что жить без Героя просто-напросто нет никакой возможности: захиреешь, не выбьешься в люди. Стал Рогов думать да прикидывать, кого можно представить к званию. Будь на то его воля, он, конечно, в первую голову представил бы самого себя. Но это не в его председательской власти.
Выбор пал на пастуха Гераскина.
Солдат-фронтовик Дмитрий Романович Гераскин вернулся домой с пробитыми легкими, Ему нужен был, как уверяли врачи, степной чистый воздух, парное молоко и нетяжелая работа. Определили фронтовика сторожем. Постоял он, постоял с берданкой у колхозного амбара — скука одолела, никакого интересу. Стал Гераскин проситься опять в кузницу на свое прежнее довоенное место. Районные врачи не разрешили... И тогда кому-то пришла в голову мысль: а что если назначить Дмитрия Романовича пастухом. Без всякой охоты согласился он пасти скотину, но это все-таки лучше, повеселее, чем сторожем. Походил лето, на второе уж сам попросился да так и привык, полюбилось ему луговое раздолье, полюбилась прохлада утренних зорь... Коль работа нравится — и дело спорится. Стал Гераскин присматриваться, книжечки почитывать, стал изучать луговые травы и открывать секреты — что, почему, как...
И когда однажды проверили показатели суточных привесов молодняка, батюшки, никогда и ни у кого из бурановских пастухов таких результатов не было. Молодец Гераскин!
К тому времени, когда Рогов стал в Буране председателем, о Гераскине уже успели напечатать в районной и областной газетах, приносил он хозяйству большие доходы, и сам был не обижен — хорошо получал и хлебом, и деньгами и, кажется, ни о каком геройстве не думал. Но не таков Рогов. Что там маленькие заметки в газетах. И он стал звонить во все колокола о трудовых успехах пастуха и где надо поговаривать, что пастух Гераскин, дескать, Героя достоин... На верхах согласились и посоветовали — присылай документы, поддержим. Рогов и рад стараться. Но когда стали оформлять документы и подтверждать их цифрами, тут-то и выяснилось, что по среднесуточным привесам Гераскин чуточку до Героя не дотягивает (скот был никудышной породы, сколько ни корми, выше головы не прыгнешь). Тогда председатель вызвал к себе бухгалтера — так, мол, и так, не для себя лично стараемся, а хочется отметить труд известного пастуха, инвалида Отечественной войны и т. д. и т. п. Словом, подкорректировали среднесуточные привесы... Нужно было исправить и другую более серьезную неувязку: колхоз не выполнил плана по молоку и мясу. Без этого и думать не смей о присвоении звания Героя Социалистического Труда колхозному пастуху. Вот здесь-то Рогов и развернулся во всю свою прыть, срочно организовал выбраковку молочного стада, перешерстил овец, пошла за говядину свинина, поехали на мясокомбинат второгодки-телочки. В общем и целом план по мясу был выполнен с помпой и салютом в виде бодрого
Вскоре Дмитрию Романовичу было присвоено звание Героя Социалистического Труда, и никто из бурановцев не усомнился, каждый видел — достойный человек, настоящий Герой!
Сам же Рогов повздыхал, ругнул себя за то, что поторопился с этим Гераскиным, потому что за перевыполнение мог бы и сам выскочить на геройскую орбиту...
А через какое-то время новый колхозный бухгалтер Игнат Кондратьевич Бурыгин по бумагам докопался до всего и по-родственному рассказал Гераскину, каким путем тот получил Героя... Возмутился тогда Дмитрий Романович, перестал носить Золотую Звезду, написал даже в Верховный Совет — снимите, мол, с меня, звание. Письмо было тревожное, и понаехали в Буран комиссии из района, из области, даже из Москвы, и стали проверять, как идут у пастуха дела. И выяснилось, что ему впору давать вторую Золотую Звезду, потому что далеко шагнул он, обогнав свои же прежние показатели, даже подкорректированные. Стали комиссии сообща уговаривать щепетильного пастуха — оправдал, дескать, высокую честь. А Дмитрий Романович свое — нечестно тогда получил, совесть мучает... В Героях его, конечно, оставили, вдобавок еще орденом наградили. Но после того никто из бурановцев не видел пастуха с Золотой Звездой на груди, и не любил он, когда ему напоминали о Герое...
Все это было известно Михаилу Петровичу, слышал он, как Ваня пренебрежительно говорил о пастухе: «Чудак, гордиться должен, а он выкаблучивается». Сам Ваня, конечно, не стал бы «выкаблучиваться», гордился бы Звездой, носил, не снимая, зимой, наверное, вешал бы на полушубок, чтобы все видели — идет Герой... И Рогов носил бы... Рогов — черт с ним, до Рогова ему дела нет, а вот Ваня беспокоил его, очень беспокоил. Михаилу Петровичу было больно видеть брата этаким высокомерным, самовлюбленным, думающим, что он пуп земли.
«Культуры мало у Вани, образования не хватает, а учиться не хочет, думает, что все постиг, все ему подвластно», — озабоченно рассуждал Михаил Петрович.
Из Ключевой они возвращались прохладной тихой ночью. Михаил Петрович снял свою куртку на длинной «молнии» и набросил на плечи Лидии Николаевны.
— Как вам понравилась моя лекция? — спрашивала она..
— Можете считать, что вместе с колхозниками и я космически просветился.
— Смеетесь?
— Нет, говорю правду. — Он взял ее теплую руку, прижал к своей щеке.
— Не надо, не надо, Михаил Петрович, — тревожно попросила она. — Тяжело потом будет.
— Почему тяжело?
Лидия Николаевна промолчала.
— Почему? — повторил он.
— Вы сами знаете, зачем спрашивать. — Фиалковская дернула вожжи, и лошадь побежала живее, чувствуя близость дома.
Михаил Петрович догадывался, о чем говорит Лидия Николаевна. Скоро они расстанутся. Он уедет к себе в большой город, в свою операционную, снова будет ходить с красивой Тамарой на концерты и театральные премьеры... И встречи с Фиалковской, и эту звездную ночь он только припомнит иногда, как что-то далекое-далекое... Уедет из Бурана и Фиалковская, и ей, быть может, покажется неправдоподобной их встреча в Буране. Неужели она была, эта встреча? Неужели были споры, было беспокойство о Федоре Копылове?.. И никогда, даже если бы очень захотели, они уже не повторят эту чудесную поездку в Ключевую, потому что у них разные судьбы, разные пути в жизни, хотя оба они — врачи.
«Интересно, что все-таки задумала Лидия Николаевна, глядя на лилии?» — промелькнуло в голове Михаила Петровича. Ему очень хотелось узнать об этом, но спрашивать он не решился.
Подъехали к больнице. Михаил Петрович соскочил с брички.
— Зайдемте на минутку в палату, — предложила Фиалковская. — Посмотрим, как наш Федор... Погодите, я только поставлю лошадь в конюшню.
Федор уже спал. Дежурная сестра доложила: вечерняя температура нормальная, поужинал хорошо, даже попросил добавку, а потом весь вечер читал.
— Хороший доклад! — улыбнулась Фиалковская, поглядывая на доктора, будто хотела убедиться — радуется ли он тому, что парень пошел на поправку, и увидела — радуется!
Проводив Михаила Петровича до калитки, она вернулась к себе домой, зажгла свет и долго стояла посреди комнаты, прислушиваясь. Ей хотелось, чтобы Михаил Петрович вернулся... Ну, почему, почему они раньше не встретились, в те дни, когда она еще была фельдшерицей на кирпичном заводе? Почему ей встретился именно Коростелев, а не Воронов?