Последний выстрел. Встречи в Буране
Шрифт:
— Ударил гад самосвалом «москвича» и скрылся...
«Коростелев», — промелькнуло в голове Михаила Петровича.
— Я вот боялся, что живой не довезу...
Михаил Петрович ухватил холодноватую руку Лидии Николаевны и нащупал слабый пульс — жива...
Она открыла глаза и, никого не узнавая, еле слышно пожаловалась:
— Тяжело дыша-ать, бо-ольно дышать...
Михаил Петрович силился подавить потрясение, взять себя в руки, чтобы разобраться во всем, чтобы по-врачебному привычно определить, сколь опасно ранена Лидия
— Михаил Петрович, возьмите халат, — всхлипывая, предложила Рита.
Он торопливо надел халат, и сразу почувствовал себя по-иному, преобразился.
— Рита, позвоните в район Светову, — приказал он.
— Мы уже звонили, — ответила дежурная сестра. — Он выехал.
— Хорошо. — Михаил Петрович присел на табуретку, деловито стал расспрашивать Лидию Николаевну, где болит, где боль сильнее. Кроме ушибов и ранений у нее был обнаружен перелом ребра с открытым пневмотораксом. Это уже опасно, это очень опасно, здесь нужны срочные меры.
— В перевязочную! — распорядился доктор.
В больнице появился встревоженный Синецкий.
— Михаил Петрович, нужна машина? Берите.
— Нет, нет, пока не нужна.
— Как она?
— Состояние тяжелое, очень тяжелое.
— Очень тяжелое... А жива будет?
Михаил Петрович промолчал. На подобный вопрос он ответил бы только самой Фиалковской уверенно и твердо: конечно же, будете жить, ушибы совсем неопасны... Святая ложь врача! Но говорить это Синецкому — бесполезно, того не нужно успокаивать.
— Понимаю, Михаил Петрович, понимаю... Будете оперировать?
— Придется.
Пожалуй, нет у хирурга более тяжкой минуты, чем та, когда он вынужден оперировать очень близкого человека. Михаил Петрович знал это. Их профессор, например, лишился однажды чувств, когда увидел внука на операционном столе... Где уж там оперировать!
В перевязочной Михаил Петрович не отходил от раненой. Он уже на время закрыл повязкой пневмоторакс, обработал ушибы и ссадины и теперь обдумывал ход операции, без которой невозможно спасти Лидию Николаевну. Время от времени он поглядывал на часы, с минуты на минуту ожидая приезда Светова.
— Михаил Петрович, — тихо позвала Фиалковская.
— Я здесь, Лидия Николаевна, — он склонился, заглянул в воспаленные, чуть помутневшие глаза.
— Маме сообщили?
— Нет, нет, не сообщали.
— Хорошо... Потом... пусть приедет... Здесь... не нужно меня хоронить...
— Что вы, Лидия Николаевна, что вы, — поспешил он с возражением и, чтобы рассеять ее мрачные мысли, бодро проговорил: — Все будет отлично, ваши пустяковые ушибы заживут быстро...
Она осталась
— Голова... раскалывается...
«Неужели перелом основания черепа?»
Приехал Светов. От машины до больничного крыльца он бежал, неся в руках металлические барабаны для стерильного материала. Вслед за ним спешила женщина — должно быть, операционная сестра.
Михаил Петрович встретил хирурга в коридоре.
— Что с ней? — спросил Светов, не здороваясь.
— Идемте в перевязочную.
Не разговаривая между собой, а только переглядываясь, хирурги вдвоем осмотрели раненую.
— Крепись, Лидочка, сейчас мы тебя подремонтируем, — весело говорил Светов, легонько похлопывая ее по руке. Потом он кивнул головой Михаилу Петровичу, и они вышли в коридор посоветоваться. — Тяжелейший случай, — вздохнул Светов.
— Надо немедленно оперировать.
— Операция на грудной клетке и в таких условиях?
— А что делать?
Светов развел руками.
— Вы правы. Другого выхода нет.
— Нужна рентгенограмма черепа.
— Это можно. Сейчас вызову по телефону рентгенопередвижку.
Обычно в воскресные дни стационарных больных навещали родичи и знакомые. Они приносили лакомства, рассаживались в саду на скамейках у клумбы или под грибком, кому где нравилось, рассказывали домашние и сельские новости.
А сегодня все было по-другому. Посетители передавали узелки, пакеты или свертки и настороженно спрашивали:
— Как она, Лидия-то Николаевна?
Больные ничего не могли ответить, потому что сами ничего толком не знали, и молча уходили в палаты. Не до разговоров было, не до новостей, коль с их доктором стряслось такое, коль самоё лечить надо.
После операции Фиалковскую положили в маленькую двухкоечную палату-изолятор. Лидия Николаевна била очень слаба. Ее мучила одышка, одолевал надсадный кашель с кровью. После каждого приступа кашля она чуть ли не теряла сознание, и хирурги беспомощно переглядывались меж собой, не в силах помочь. Повысилась температура, пульс по-прежнему был частый и слабый.
Там же в палате сделали рентгеновский снимок черепа, и пока техник в кузове специальной машины проявлял пленку, Светов, сидя на табуретке рядом с кроватью, пытался подбодрить Фиалковскую.
— Не волнуйся, Лидочка, все идет нормально, кашель скоро пройдет, мы с Михаилом Петровичем назначили тебе такое лекарство!
— Спасибо, — тихо ответила она, силясь улыбнуться. Улыбка получилась жалкая, болезненная.
Потом хирурги наедине долго и придирчиво изучали еще мокрую рентгеновскую пленку — снимок черепа.
— Кажется, все в норме, — удовлетворенно сказал Светов.
— Да, да, все в порядке, перелома нет, — согласился Михаил Петрович.
— Теперь избежать бы послеоперационных осложнений.