Последний заезд
Шрифт:
— Чего ты ждешь, Заходящее Солнце, хи-хи-хи? Ты главный нынче на дворе твоем на птичьем. Входи, дай им на тебя полюбоваться.
— Мне надо заняться лошадью.
Сандаун отвязал свою постель от седла и положил возле откидной двери вигвама. Я бросил свою рядом.
Потом он снял седло и заботливо поместил его на брикет соломы. Потом привязал повод к рожку седла и высыпал полную торбу зерна на землю. Джордж все время посмеивался над медлительностью товарища.
— Ты отчего не решаешься, Сандаун? Там, по-моему, все мирно по сравнению с соседями. Может, дома никого. Может, родня
Сандаун не реагировал на его подначки. Он поднял ладонь и нырнул в вигвам. Дверь закрылась за ним, как страница книги.
Но на этом глава не закончилась. Через две-три секунды в вигваме раздался оглушительный хор жалоб. Собаки, младенцы и женщины — все высказывали свое недовольство одновременно. Сандаун выскочил из двери как испуганный койот. На этот раз его ладонь была приставлена к уху, но ухо обращено не к бушующему вигваму.
— Вы слышите? — спросил он, прищуренными глазами глядя на ограду.
— Слышим ли, как тебя радостно приветствовали? — сказал Джордж — Тут только глухой не услышит.
— Нет. В той стороне. Я слышу колокольчики. Рождественские колокольчики.
Я не понял, о чем он говорит, и посмотрел на изгородь. Там собралось две кучки людей — с нашей стороны изгороди индейцы, с той — ковбои. Мне не было видно, чем они так заинтересовались, но в шуме индейского лагеря и мычании скота я расслышал неожиданный звон санных бубенцов. Сандаун зашагал туда.
— Это двоюродный брат Монтаник. Он наехал на ограду, которую построили поперек дороги.
Джордж поспешил следом за ним.
— Пастору Монтанику помощь вряд ли понадобится, и на самом деле он никакой не двоюродный. Просто надеешься избежать объятий настоящей своей семьи.
— Нет. Я надеюсь выпрямить мой пенс.
Я пошел за ними, предполагая, что это какой-то индейский эвфемизм, в смысле «поднять своего дурака».
Когда мы подошли к зрителям, я увидел, что один столб изгороди выдернут из земли и рядом валяются поперечные жерди. Судя по налипшей на столб земле, он был вкопан почти на метр. Я огляделся: интересно, какой рычаг и какую точку опоры использовали, чтобы извлечь столб? В это время обе кучки зрителей вдруг расступились, и моим глазам предстало поразительное зрелище.
Бренча бубенчиками, в проем проехал фургон с пустыми постромками. Обычный деревянный четырехколесный грузовой фургон, какие и сейчас иногда увидишь на товарных дворах, — но выглядел он отнюдь не обычно. Весь экипаж был расписан картинками библейского содержания. На спинке сиденья был изображен кит, выплевывающий Иону. На борту ангелы и крылатые лошади кружили над туземной сценой Рождества. Малютка Иисус сидел, словно аршин проглотив, на чернохвостом олене с добрыми глазами; три волхва в головных уборах из перьев ехали на пегих лошадках. Все колеса, кроме сломанного запасного, были украшены перьями и лентами, заплетенными в спицы. Такую вещь мог наскоро соорудить Иезекииль после видения колес в колесах.
Но самым удивительным в этом бряцающем алтаре было то, как я уже упомянул, что двигался он без помощи лошадей. Или мулов, или волов, или каких-либо иных тягловых животных. Не было даже дышла, чтобы припрячь животное!
Пока
Сандаун прошел между зрителями и поднял ладонь.
— Хоу, брат Пастор. Ия кача катах.
Человек-картофелина и его экипаж остановились.
Родственники поговорили по-индейски через воз с барахлом и, видимо, пришли к согласию. Сандаун протянул монету. В глубоком размышлении Монтаник так и сяк наклонял голову, изучая согнутый медяк. Движения его были нечеловечески медленны, как у ленивца, изучающего лист. Джордж стал рядом с товарищем.
— Давай, Пастор. Выпрями бедному Сандауну цент. Сомневаюсь, что это вернет ему удачу, но людям до смерти хочется увидеть что-то особенное.
Родственник Сандауна обвел медленным взглядом собравшихся и кивнул. Он стал медленно опускаться. Его угол фургона опускался вместе с ним, пока не оперся на ось. Тогда я увидел, что привязанное в кузове колесо вовсе не запасное. Набожная картофелина в перьях и бисере заменяла собой и заднее колесо, и конную тягу разом.
Монтаник обошел фургон сзади, разминая пальцы руки, державшей ось. На глазах у безмолвных зрителей он взял у Сандауна монету и долго поворачивал ее в руках. Закончив осмотр, спросил:
— Какой филистимлянин это сделал?
Сандаун мешкал с ответом. Монтаник повернул лицо к Джорджу.
— Большой, Пастор, — ответил Джордж. — Сильный, как сам дьявол. Ты можешь его исправить?
— Не предавай монет на поругание безумному, — сказал Монтаник.
Он аккуратно взял пальцами края согнутой монеты и сделал вдох. Джордж опять вмешался.
— Без рук, Пастор. Я хочу показать нашему гостю с Юга чудо во всем великолепии.
Монтаник поднял голову и посмотрел на меня. Чуть погодя на лице его появилась улыбка, белозубая и постепенно расширявшаяся, покуда не открылся изумительный арсенал идеальных зубов. Это было великолепное зрелище.
— Делай, Пастор, — крикнул кто-то с ковбойской стороны.
Несколько индейских голосов поддержали:
— Хоу!
Монтаник поместил монету между коренными зубами и начал сжимать. Казалось, ты наблюдаешь работу фарфоровых тисков. Он вынул монету изо рта — она была плоской. Сандаун торжественно принял отреставрированную монету и в знак благодарности кивнул. Монтаник вернулся к бесколесной оси. Фургон поднялся и поехал, бренча, в направлении вигвамов. Две группы зрителей разошлись, каждая в свою сторону.