Последний заезд
Шрифт:
— Пойду-ка я лучше к пруду Ко-Шара, — сказал Джордж. — Не люблю оставлять надолго без привязи коня и Луизу — того и гляди, кому-нибудь приспичит сбежать.
Мы вернулись вдоль изгороди. Я все еще думал об индейце с челюстями-тисками.
— Откуда он вообще? — спросил я, — Почему его зовут пастором?
— Он оттуда же, откуда я, — сказал Джордж. — Родители неизвестны. Белые считают нас сиротами; у индейцев такого понятия нет. Индейские семьи всегда берут беспризорных детей и кормят.
— Пока у них волосы не появятся под мышками, — прибавил Сандаун, — Тогда их отправляют жить самостоятельно.
— Ага, на подножном корму… хи-хи-хи. Я пожил на подножном корму. Летом — не так плохо, когда кругом кузнечики и голубика. А зимой тощему пацану иной раз приходится туговато. Монтаник на вольные хлеба ушел раньше, чем подмышки зашерстились. Так и живет с тех пор.
— Он живет один в пещере, — сказал Сандаун. — С койотом.
— Койот — тоже, наверное, был сиротой, — сказал Джордж. — Щенком. Однажды шмыгнул в пещеру и заполз под одеяло. Монтаник не прогнал — решил, что двум сиротам под одеялом теплее, чем одному. А вскоре после этого, говорит, и услышал.
— В сочельник, — сказал Сандаун.
— Услышал? — нетерпеливо спросил я, — Что услышал?
— Голос, — сказал Джордж. — Голос звал его из леса: «Монтаа-а-аник». Он вылез из-под одеял, а щенок дрожал и вылезать не хотел. Монтаник пошел на голос, вверх по горе. Но догнать его не мог. Из-за тучи вышла луна, и тогда… Монтаник что-то увидел.
— Он вылетел из-за другой стороны луны, — сказал Сандаун.
— Ну? — (Эта пара могла растянуть притчу больше, чем проповедник.) — Что он увидел?
— Белого орла, — сказал Сандаун. — Орел опустился на скалу и позвал. Мальчик вскарабкался. Орел перелетел на скалу повыше. Мальчик вскарабкался. Орел перелетел на скалу повыше. Мальчик вскарабкался. Он был в стране снов. Он карабкался дальше, пока голос не сказал ему то, что хотел ему сказать.
— Что же?
Что он будет воином. Иисуса.
— Конечно, когда он вышел из этой страны снов, ничьим он воином не был, — сказал Джордж. — Он замерз, был испуган и не знал, где находится.
— Тогда он услышал другой голос. Койот выл. Он пошел на вой и пришел к своей пещере.
— И лежа там, под теплыми одеялами со своим зверем, Монтаник понял, для чего живет. Ему предназначено стать странствующим проповедником.
— Он нашел своего вевейкина, — сказал Сандаун.
— Это у вас вроде ангела-хранителя? — спросил я, — Твоего особого духа?
— Твой вевейкин может быть многими духами, — сказал Сандаун, — У молодого Монтаника это был орел, который звал его прочь, и койот, который звал его обратно. Он долго скрывал, что ему было сказано.
— Еще бы не скрывал! — фыркнул Джордж, — Он был молодой, сильный и полон задора. Он хотел бузить, а не проповедовать! Ему разгуляться хотелось!
— Он досаждал племенам на всей территории. Пьянствовал, играл, людей задирал. Сильный был. Бывало, свяжем его, а он веревки перегрызет. А потом, тоже холодной ночью, он опять услышал голос. Тоже под Рождество. В салуне в Якиме. Он вышел за голосом наружу, но был пьян и не мог подняться на гору. Свалился в сточную канаву и обгадил себя. К нему прикоснуться никто не хотел. Даже якима.
— Говорят, даже койот им побрезговал, — добавил Джордж. — Потом, если верить этой байке, когда вонючий пропойца засыпал уже вечным сном, в небесах появился младенец, голый, как лягушка, и светящийся, как красный уголь. Он спустился, улегся рядом и не дал ему замерзнуть насмерть. Монтаник, понятно, утверждает, что это был младенец Иисус.
— Это многие видели, — сказал Сандаун. — Видели тоже Марию и Иосифа, и Святой Дух всю ночь бил в барабан для младенца и Монтаника. С тех пор он пастор Монтаник. Он крестит и венчает по всему Северо-Западу.
— Может, в этой части с орлом и койотом есть доля правды, — сказал Джордж, — но Святой Дух не посещает пьяных индейцев в канаве, в Якиме, штат Вашингтон. И на барабане не играет.
— Думай как хочешь, — сказал Сандаун. — Монтаник все равно пастор.
Джордж фыркнул и замолчал. Да и шум на стоянке не позволял продолжать разговор. Казалось, сотни святых духов барабанят в барабаны и постепенно входят в раж. Из вигвама Сандауна по-прежнему неслись оглушительные крики младенцев и женщин. Ни одного мужского голоса я не слышал. Сандаун с безнадежным стоном взял мою постель под мышку, другой рукой — свою. Чтобы еще немного отсрочить неизбежное, пригласил нас с Джорджем зайти посмотреть.
— Я этот салон уже видел, — сказал Джордж, — А наш южный гость может посмотреть позднее, когда добудем харчей и проверим окрестности. Пойдем, Нашвилл. Этот женский гвалт меня нервирует. Спокойной ночи, Закатный. Спи крепко, и чтоб тебя твои курицы не клевали.
Сандаун, пригнувшись, вошел под полог. Его приветствовал дружный хор жалоб.
— Насчет своих вещей не беспокойся, — успокоил меня Джордж. — Индейцы знамениты тем, что не крадут.
Барабаны били громче. Мне вдруг пришло в голову, что чем дольше я здесь нахожусь, тем больше от меня отваливается вещей, которые я называл своими: деньги, постель, даже собственное имя. Что подумают дома? В голове ветер, так и в кошельке сквозняк.
Когда мы пришли к реке, прудок был безлюден и на камень Ко-Шара никто не покушался. Стоунуолл мирно щипал шпинат на берегу. Гнедой мерин Джорджа куда-то делся, Луиза тоже.
Глава седьмая
Дженни Линн
Джордж безошибочно угадал, куда упорхнула Луиза.
— К этому дешевому, грошовому цирковому рыдвану. Как мотылек на огонек! Твоему коню придется везти нас двоих, Нашвилл.
Толпа вокруг фургона стала такой плотной, что со стороны парка не подступиться. Пришлось дать круг и подъехать к представлению с Далласской дороги. Мы сразу заметили Луизу в толпе.