Последний заезд
Шрифт:
Услышав это, десятки зрителей подхватили: «Пастор Монтаник, конечно! Самый сильный индеец на свете и пастор вдобавок!» У Готча проснулся интерес. То же самое — у мистера Хендлса и Буффало Билла. Старый антрепренер сообразил, что может получиться номер, который все же принесет выручку в этом захолустье. Если столько народу в толпе считает, что этот индейский пастор — достойный противник Готчу, значит, сборы «Дикому Западу» обеспечены. Нас троих живо отрядили найти и сговорить местного богатыря, желательно до вечера, на худой конец — до завтрашнего полудня. Кивая и кланяясь, Джордж слез со Стоунуолла и сел позади седла на своего мерина.
— Мигом вернусь, как только найду пастора и уговорю его бороться. Скажу ему, что это — во
Чтобы закрепить соглашение, Готч кинул Джорджу серебряный доллар. Перед тем как мы тронулись, они успели хорошенько посмотреть друг на друга. Отъехав на безопасное расстояние, Джордж опустил монету в карман рубашки.
— Если не сумею уговорить Монтаника по-родственному, верну массе Готчу его доллар… Согнутый. Ии-ах! — Он пустил мерина вскачь.
Луиза ничего не смыслила в посадке, и при таком аллюре ей сильно доставалось от старого жесткого седла. Она понимала, что заслужила это.
Джордж направил коня не к фургону Монтаника, а в противоположную сторону, вверх по реке. У шумного брода он поменялся местами с Луизой и выбрал подводную дорожку для переправы. И у меня, и у Стоуни возникли сомнения, однако мы последовали за ним. По пути мы проехали мимо подвесного моста на толстых тросах и с дощатым настилом, достаточно широкого для лошади со всадником. Мост представлялся мне более надежной переправой, чем бурлящая стремнина с водорослями, но я промолчал. Да и вряд ли был бы услышан. Река с ревом неслась между поросшими папоротником берегами. Позади гомонил город, готовясь к завтрашнему открытию празднеств, а впереди препиралась парочка верхом на лошади. К Луизе вернулся ее гонор, а к Джорджу его обычная невозмутимая разговорчивость: они препирались, как две вороны, которые не могут поделить сук. Непонятно было, продолжают они старый спор или затеяли новый. В конце концов они пришли к какому-то взаимному несогласию и продолжали ехать в состоянии хмурого перемирия.
Гомон за спиной становился тише, а прибрежная тропа — все уже. Редкие хибарки у реки — все меньше и безлюднее. После второго брода Джордж свернул налево, на заброшенную дорогу. Заросшие колеи вывели на бугор, за которым открылось пастбище. Олениха с двумя пятнистыми оленятами запрыгала по высокому клеверу и перемахнула через разрушенную каменную изгородь. На дальнем краю луга перед некрашеными строениями ветви необрезанных плодовых деревьев гнулись под тяжестью фруктов. Это были остатки брошенной молочной фермы, в прошлом, видимо, амбициозного предприятия, и разорение его обошлось хозяевам дорого. Сарай был огромен, навесы для дойки и силосные ямы могли обслужить, наверное, сотню коров. Дом на три четверти сгорел, но, судя по оставшемуся, в свое время это было весьма привлекательное жилище. Дом был построен между двумя высокими кленами, в их тени. Фронтоны были широкие и низкие, так что их окна глядели из-под зеленых лиственных кленовых ресниц. Теперь клены были голые, погибли при пожаре, копоть черными веерами оттеняла пустые окна, как маскара — глаза ведьмы.
Джордж проехал мимо сгоревшего дома к массивному сараю и осадил мерина перед раздвижной дверью. Эта дверь из колотых досок была огромна — добрых семь метров от деревянного порога с желобом до железного рельса с роликами наверху и почти столько же в ширину, сколько в высоту. Фактически две двери, как их устраивали в сараях до того, как сено стали прессовать: створки раздвигались в стороны, чтобы мог въехать воз с горой сена. У того, кто соорудил эту двойную громадину, была дьявольски большая телега или же чертовски большие планы.
Створки запирались ржавой трелёвочной цепью, пропущенной в отверстие, обведенной вокруг обоих боковых брусьев рамы и выходящей из отверстия в другой створке. Концы цепи соединял висячий замок размером с копыто мула. В сарай не смогло бы прорваться стадо слонов, изголодавшихся по сену.
Джордж спешился и откуда-то из подштанников извлек ключ. Ключ был величиной с охотничий нож. Он засунул ключ в ржавую скважину. Мы с Луизой ждали на нетерпеливых конях.
— Можно подумать, старый жмот хранил здесь сокровища королевского замка, — как бы мне, но во всеуслышание заметила Луиза, — Может, бриллианты.
Ключ наконец провернулся, и замок со скрипом открылся. Джордж повесил его на штырь и с грохотом стал вытягивать цепь, звено за звеном.
— К сожалению, нет. У старика Джорджа нет короны с бриллиантами в его коллекции. Пока еще. Но говорят ведь, что дом человека — его крепость? Так вот, в моем доме и крепости тоже есть королевские сокровища… и их надо охранять, как любые другие.
— Твоем доме? — сказала Луиза. — Ты вряд ли так скажешь, когда Миллисент Макконки в очередной раз заявится сюда с неожиданной инспекцией.
— Ладно, в моем временном доме и замке. — Он повернулся ко мне. — Здесь раньше была молочная ферма Макконки. Я еще мальчишкой помогал Макконки и двум его братьям по хозяйству — и на моих глазах стадо выросло до сотни голов призовых гернси. Они были молочники, Макконки, но страшно упрямые, гордые и жадные. Молоко человеческой доброты [25] тут не доилось. Работников гоняли, как негров. В конце концов никто уже не хотел у них работать, кроме членов семьи. И меня, конечно, — я привык, что меня держат за негра. В конце концов, они и друг друга загоняли — всех, кроме папаши Макконки и его бедной маленькой дочки Миллисент, росшей без матери.
25
Шекспир. «Макбет», акт I. сц. 5: «…нрав твой / чрезмерно полон благостного млека» (пер. М. Лозинского).
— Без матери? — сказала Луиза. — Я другое слышала. Я слышала, папаша Макконки был в близких отношениях с несколькими хорошенькими телками. У Миллисент, скорей всего, было целое стадо мамочек, тетушек и бабушек.
— Луиза! Разве можно так говорить! Неудивительно, что тебя так и тянет к фургону этих мошенников.
— Нет, что-то там было неладно. Иначе откуда она такая тупая корова?
— Она не тупая, — возразил Джордж. — Она держит хороший косметический кабинет, а вечерами преподает в косметическом училище Юматиллы. Думаешь, тупая корова смогла бы так?
— А это, может, даже помогает. Ты когда-нибудь откроешь дверь?
Джордж возобновил свое занятие.
— В один прекрасный день папаша Макконки взял и поджег дом, а сам ушел в горы. Даже собака его за ним не пошла. Через семь лет его официально объявили умершим и вручили свидетельство дочери. Мисс Миллисент назначила меня сторожем. На случай, если старый папаша вернется с гор с коробком спичек, чтобы докончить дело. Говорю тебе, Нашвилл, это дом. Слезай и пособи мне.
Вдвоем мы налегли на дверь, и она отъехала с глухим громыханием. Джордж подставил ладонь Луизе под ногу, чтобы она слезла, и ввел мерина в сумрачный сарай. Это было огромное, гулкое помещение, в темноте вырисовывались черные угловатые предметы, пахшие колесной мазью и старым деревом. Джордж взобрался на один из них и отворил ставень наверху. Золотой сноп солнечного света пробил поднятую пыль и высветил покрытый ковром пятачок в безграничном пространстве. На золотом пятачке стояли кресло и аккуратно застеленная латунная кровать. Когда глаза привыкли к сумраку, я увидел, что стену около кровати украшают картинки родео и призы. На резном колышке висела гитара. В ногах кровати поблескивал кедровый сундук; на его лакированной крышке стояли парные кувшин и тазик. Среди хлама и грязи это был островок порядка, любовно обихоженный. Джордж запустил свой желтый стетсон на кроватный столбик и стоял, улыбаясь, в ожидании моей реакции.