Последняя битва (с иллюстрациями)
Шрифт:
– Нет, нет, – сказала Джил (она была совсем белая, потом вдруг покраснела и снова побелела). – Мы ни за что не вернёмся. Мы будем с вами, что бы ни случилось, ведь так, Юстэс?
– Да. И не надо столько об этом говорить, – сказал Юстэс и засунул руки в карманы (забыв, как смешно это выглядит, когда на тебе кольчуга). – У нас ведь нет выбора. Что значит «пора вернуться»? Как? Мы же не умеем колдовать.
Он был прав, но на миг Джил просто озлобилась на него за такие слова. Он вечно был таким прозаичным, в то время как все взволнованны!
Когда Тириан понял, что двое чужестранцев не могут вернуться домой (если
Сначала король не хотел до темноты возвращаться к хлеву (их уже тошнило от одного этого слова). Но гном сказал, что при дневном свете они, возможно, найдут холм пустым, исключая разве тархистанского часового. Звери слишком напуганы тем, что Обезьян (или Рыжий) рассказали им про новый гнев Аслана (или Ташлана), и близко не подойдут к холму, пока их насильно не сгонят туда ночью на эту гнусную сходку. А тархистанцы плохо знают лес. Поггин думал, что именно днём можно пробраться незамеченными и спрятаться за хлевом. Как раз ночью это сделать труднее, ибо Обезьян созовёт зверей, да и тархистанцы будут начеку. Это был явно удачный план – им могли помочь только неожиданные действия.
На том и сошлись. Отряд повернул на северо-запад, к ненавистному холму. Орёл то летал над ними, то усаживался Лопуху на спину. Никто, даже король (разве что в случае величайшей нужды) не посмел бы и в мечтах ехать верхом на единороге.
Юстэс и Джил шли вместе. Они чувствовали себя такими смелыми, когда умоляли разрешить им остаться, но теперь вся смелость куда-то подевалась.
– Поул, – прошептал Юстэс. – Честно говоря, у меня душа в пятки уходит.
– Ну, с тобой-то порядок, Вред, – сказала Джил. – Ты можешь сражаться. Но я… я, если хочешь знать, я вся дрожу.
– Дрожать ещё ничего, – сказал Юстэс. – Меня вот мутит.
– Об этом лучше не говори, прошу тебя! – сказала Джил. С минуту они шли молча.
– Поул, – сказал наконец Юстэс.
– Что? – спросила она.
– Что будет, если нас тут убьют?
– Скорее всего мы умрём.
– Да нет, я имею в виду, что случится в нашем мире? Может, мы проснёмся и окажемся в поезде? Или исчезнем и никто о нас больше не услышит? Или мы умрём и в Англии?
– Фу ты! Я об этом не подумала.
– Вот Питер и остальные обалдеют: они уже видели, как мы машем из окна, а поезд подойдёт – и никого нет. Или найдут два… я имею в виду, если мы умрём и в Англии.
– Кошмар какой! – сказала Джил.
– Для нас не такой уж кошмар, – сказал Юстэс, – нас-то там не будет.
– Я… хотя нет, – сказала Джил.
– Что ты хочешь сказать?
– Я хотела сказать, что лучше бы мы не пошли. Но нет, нет. Даже если нас убьют. Лучше погибнуть, сражаясь за Нарнию, чем стать старой и скучной, и, может, ездить в инвалидном кресле, и
– Или чтоб тебя сплюснуло в лепёшку на Британской железной дороге!
– Почему ты так сказал?
– Знаешь, когда раздался этот жуткий скрежет, ну, перед тем как нас забросило в Нарнию, мне показалось, что это крушение. Так что я здорово обрадовался, когда мы очутились здесь.
Пока они шептались, остальные подробно обсудили дальнейшие действия и немного приободрились. Они перестали думать, чем может кончиться сегодняшняя ночь, и мысль о том, что слава и радость Нарнии остались в прошлом, отошла на задний план. Нужно было всё время говорить и говорить, чтоб эта мысль не вернулась и они не впали в отчаяние. Поггин горячо убеждал их, что ночное предприятие непременно кончится удачно, что и кабан, и медведь, и, вероятно, все псы примут их сторону, и не могут все гномы думать, как Гриффл. Если придётся сражаться при огне, среди деревьев, это будет на руку слабейшей стороне, то есть им. А если они победят, так ли уж необходимо гибнуть в битве с главной тархистанской армией через несколько дней?
Можно спрятаться в лесах или даже в Западных Дебрях и жить там вне закона. Каждый день к ним будут присоединяться говорящие звери и жители Орландии. Набрав силы, они наконец выйдут из убежища, уничтожат тархистанцев (которые к тому времени потеряют бдительность), и Нарния возродится. В конце концов, случилось же такое во времена Мираза!
Тириан слушал его и думал: «А как же Таш?» В душе он был совершенно уверен, что ничего этого не будет. Однако вслух ничего не сказал.
Ближе к холму все, конечно, замолчали. Начиналось самое сложное. Путь до задней стены хлева занял более двух часов, и, если его описывать, потребуется несколько страниц. Путешествие от каждого крохотного прикрытия к следующему было отдельным приключением, а в промежутках долго ждали и часто понапрасну пугались. Если вы играли в разведчиков, вы знаете, что это такое. На закате они, целые и невредимые, добрались до рощицы остролиста ярдах в пятнадцати от хлева, пожевали сухарей и легли.
Началось самое худшее: ожидание. К счастью, детям удалось поспать пару часов; они, естественно, проснулись, когда похолодало. Что хуже всего – им ужасно хотелось пить, а раздобыть воду не было никакой надежды. Лопуха трясло от волнения, и он ничего не говорил. А Тириан спал так сладко под боком у Алмаза, словно в королевской кровати в Кэр-Паравале, пока звук гонга не разбудил его. Он сел, увидел костёр по другую сторону хлева и понял, что час пробил.
– Поцелуй меня, Алмаз, – сказал он, – ибо это наша последняя ночь на земле. Если я в чём-нибудь, большом или малом, провинился перед тобой, прости меня сейчас.
– Дорогой мой король, – сказал единорог, – я почти хочу, чтоб вы были виноваты и я мог простить вас. Попрощаемся. Мы знали вместе немало радостей. Если б Аслан предложил мне выбор, я не выбрал бы ни другой жизни, кроме той, что прожил, ни другой смерти, кроме той, что нас ждёт.
Они разбудили Дальнозора (тот спал, сунув голову под крыло, отчего казалось, что у него совсем нет головы) и поползли. Лопуха оставили за хлевом (конечно, не без добрых слов, потому что никто на него больше не сердился), велели ему не двигаться, пока за ним не придут, и заняли позицию справа от хлева.