Последняя буря
Шрифт:
Я лег на курс 070, направив машину параллельно стрелкам радиокомпасов. И мы стали ждать. В какую сторону летим? Насевер, юг, восток или на запад? Я начал путать цифры и временами ничего не понимал, не верил ничему… Все смешалось, и обманчивые ощущения лишь с огромным трудом удавалось отличить от истинных. Наш курс?.. Теперь это была всего лишь бесстрастная цифра на бесстрастной шкале. Я мог бы развернуть самолет в любую сторону — результат был бы тот же, мы абсолютно не ощущали движения. Снег сыпался на нос машины независимо от направления ее движения. Казалось, буря мчится на нас со всех сторон. Плотная, сплошная стена белых хлопьев окружала нас. Приборы, шкалы и хлопья снега были заодно, они старались погрузить меня в состояние бреда, увести далеко-далеко, в странный холодный мир белизны по ту сторону стекла. Незаметно для самого себя я оказался в гигантской камере, вырубленной в абсолютно белой ледяной скале. Огромная дверь моей камеры, тоже ледяная, медленно и неумолимо закрывалась. Странное ощущение своей ничтожности овладевало мной. Я чувствовал, как с каждой секундой уменьшаюсь в размерах, а гигантская створка безжалостно надвигается.
Странно, но тяжелая дверь все же остановилась, ее удерживала система замков и задвижек. С удивлением я обнаружил, что эта система и вообще все, что управляло дверью, находится с внутренней ее стороны. Какие-то кнопки, шкалы и бессчетное число индикаторов, стрелок — совсем как на моей злосчастной приборной доске.
Иногда, озаренный слабым лучом надежды, я заставлял себя, глядя на эти цифры и стрелки, придумывать, высчитывать, воображать тысячи возможных решений. Я мысленно поворачивал каждую из ручек, переводил стрелки и лихорадочно искал призрачную идеальную комбинацию — единственную, которая откроет нам дорогу к жизни.
Иногда мне казалось, что я в странном гробу, в длинном пластмассовом ящике безупречной формы, сверкающем полировкой поверх белой краски. Это произведение искусства, задуманное и исполненное с исключительным тщанием, Полное красоты и величия. Крышка моего ящика закрыта, я внутри, но еще жив, едва-едва. Жить осталось недолго, все зависит от количества воздуха.
Этот воздух, с каждым мгновением все менее пригодный для дыхания и все более драгоценный, становился навязчивой идеей. Я начинал испытывать удушье, которое постепенно усиливалось — по мере того, как шло время и уменьшался уровень горючего.
— Это не может быть Сан-Хулианом, — снова сказал я Алькобу, показывая на радиокомпасы. — Мы гораздо севернее!..
Минуты казались вечностью. Три, четыре, пять, десять?.. Сколько? Не знаю. Я снова обратился к радиоприемникам, прослушивая пресловутый звуковой сигнал. Результат меня удивил — сигнал оставался; более того, несущая волна усиливалась и чуть-чуть выделялась на фоне других шумов. И оба радиокомпаса подтверждали это — указатели направления поколебались и уверенно заняли исходное положение. Итак?..
Алькоб ерзал на сиденье. Он сам нащупал эту волну и все же не мог поверить в реальность сигнала. Я тем более.
И мы продолжали лететь прямо вперед, в направлении, кото-рое настойчиво указывали стрелки приборов. Я совершенно спокойно принял появление несущей волны, не давая воли ни радости, ни волнению. Я вел самолет в том же направлении просто для очистки совести, чтобы уточнить, усилится или исчезнет это явление. Оба исхода были бы мне одинаково безразличны. Я достиг такого состояния, когда с одинаковым равнодушием встречаешь и плохую и хорошую весть.
Но факт оставался фактом — прием усиливался с каждой минутой. Морзянку было еще не разобрать, но волна не терялась — мы слышали радиомаяк! Очень скоро я уже в этом не сомневался.
— Нет сомнений, Алькоб, — это радиомаяк Сан-Хулиана!
Я позволил себе это замечание лишь после того, как хорошенько взвесил свои слова, и постарался говорить хладнокровно. Затем добавил:
— Несмотря на грозу сигнал доходит довольно точно!.. Значит, мы сравнительно недалеко от станции!
Второй пилот был, казалось, удовлетворен моим заявлением, но восторженных излияний себе не позволил. Мы продолжали выжидать. Чудом пойманная волна вовсе не означала, что мы спасены, отнюдь нет, она просто-напросто давала нам возможность определить в скором времени наше географическое положение в момент полета над радиомаяком. И ничего более. Слабая, совсем слабая надежда начала зарождаться во мне. Те механизмы моего существа, которые, как я думал, застыли, вновь начали оживать. Свежий воздух стал поступать в мой герметический гроб. Шевелиться я еще не мог — так узок он был, но чувствовал, что силы понемногу возвращаются ко мне. Казалось, еще немного — и я подниму или по крайней мере приоткрою крышку. И тогда, быть может, удастся высвободить голову.
Машинально, не думая о том, что делаю, я снял микрофон и настроил передатчик на основную волну в ультракоротковолновом диапазоне. Динамик в кабине был включен. Алькоб смотрел на меня с изумлением, не говоря ни слова, следя широко раскрытыми глазами за моими действиями.
Все произошло очень быстро:
— Вызываю диспетчерский пункт Сан-Хулиана. Я — Лима Виктор Отель Индия Индия. [13] Прием!
Вызов я сделал машинально, без всякой надежды, больше по обязанности.
13
Начальные буквы регистрационного знака самолета по международному адфавиту. Самолет автора имеет опознавательный знак LV-HII. — Прим. пер.
По логике вещей, если атмосферные условия давали возможность принимать радиомаяк, тем более так же должно было обстоять дело с ультракоротковолновой связью. Что-то от прежне-го «я» просыпалось во мне, поднимало голову, не желая умирать. В этот момент бесчисленное множество идей кружилось в моей бедной голове. Я был уверен, что призывы мои напрасны, но отчаянно жаждал услышать ответ.
— Отель Индия Индия! Я — Сан-Хулиан! Вас слышу. Прием!
Ответ пришел так фантастически быстро, что это потрясло меня. Я сделал один-единственный вызов и едва успел выключить микрофон, как получил ответ радиста. В это трудно было поверить. Где-то там, под нами, внизу, кто-то был на своем посту, и, надо думать, его рука была на микрофоне как раз тогда, когда я включал свой. Его голос доходил до нас с необычайной силой и ясностью, он заполнил всю кабину.
Мы с Алькобом оцепенело глядели друг на друга, буквально не в состоянии произнести ни слова. Да и где найти такие слова, которые могли бы передать, как поразил нас этот человеческий голос, пришедший снизу, с земли…
Целую вечность мы были одни — я и Алькоб, безнадежно одни. Мы почти не разговаривали. И вдруг к нам ворвался этот ясный и громкий голос. Это был голос кого-то, кого мы не знали, но это был человеческий голос, который проник в кабину самолета с единственной целью помочь нам. Мы почувствовали благословенное присутствие человека, сильного и уверенного, шагнувшего из снега и бури и вставшего рядом с нами. Мы услышали его уверенный и спокойный голос:
— Итак, господа! Чем могу быть вам полезен?
В то самое время, когда мы отчаялись дождаться помощи, этот голос оказал на нас магическое действие, он был для нас чем-то вроде буксира, который подают кораблю, чтобы завести его в порт. Это был спасательный круг, брошенный утопающему, тот хватает-ся за круг в последний момент, уже не сознавая, что делает.
Я могу лишь предполагать, какие чувства испытывал Алькоб. Он застыл на своем сиденье. Дыхание его участилось, он все время сглатывал слюну. Но он молчал. Что касается меня, я улыбнулся при воспоминании о том, как несколько секунд тому назад я видел себя в нелепейшем из гробов… Чистый и ясный голос, словно порыв свежего воздуха, ворвался в мой воображаемый гроб, и я с наслаждением вдыхал этот воздух. Я чувствовал, что оживаю, что мои легкие наполняются и тело обретает прежние силы. Волшебное дыхание этого голоса вырвало меня из глубокого летаргического оцепенения. Теперь я был силен, достаточно силен, чтобы приподнять крышку белого гроба! А там — опереться о его края и одним махом вырваться на свободу.