Последняя глава (Книга 2)
Шрифт:
– Вряд ли он об этом думал, - сказал четвертый.
– Успех книги был подогрет скандалом.
– Он мог изъять свою книгу.
– Это зависит от договора с издателем. Да и все бы сказали, что он спасается от бури, которую сам же поднял. Лично мне кажется, что он поступил благородно, сделав публичное признание.
– Красивый жест!
– пробурчал адвокат.
– Если бы это был офицерский клуб, никто бы не раздумывал, как поступить, - заявил Маскем.
Автор "Возвращения в Мексику" сухо возразил:
– К счастью, он не офицерский!
– Я не уверен, что к поэтам можно применять обычные мерки, - задумчиво произнес пятый член правления.
– Почему же нет, если это касается обычных норм человеческого поведения?
– спросил знаток цейлонской культуры.
Тщедушный человечек, сидевший напротив председателя, вдруг выпалил: "Тек-к-ущий м-момент..." - словно внутри у него лопнул воздушный шар.
– Весь город только об этом и говорит, - заметил адвокат.
– Молодежь у меня дома просто потешается, - сказал человек, еще не произнесший ни слова.
– Спрашивают: "Да что же особенного он сделал?" Обвиняют нас в ханжестве, смеются над стихами Лайелла и считают, что Англии только на пользу, если с нее немножко собьют спеси.
– Вот-вот!
– воскликнул Маскем.
– Современный жаргон! Все устои побоку! Неужели мы будем это терпеть?
– Кто-нибудь из вас знаком с Дезертом?
– спросил пятый член правления.
– Шапочное знакомство, - ответил Маскем. Никто больше не был знаком с поэтом.
И вдруг заговорил смуглый человек с глубокими, живыми глазами:
– Я скоро еду в Афганистан, и у меня одна надежда - что эта история туда не дошла.
– Почему?
– спросил четвертый член правления.
– Да потому, что меня и без того будут там презирать.
Слова известного путешественника произвели на всех большое впечатление. Два члена правления, которые, так же как и председатель, еще не высказывались, воскликнули разом:
– Верно!
– Нельзя осуждать человека, не выслушав его, - сказал адвокат.
– А как вы на это смотрите, "Помещик"?
– спросил четвертый член правления.
Председатель, молча куривший трубку, вынул ее изо рта.
– Кто еще хочет высказаться?
– Я, - сказал автор "Возвращения в Мексику".
– Давайте осудим его поведение за то, что он опубликовал свою поэму.
– Нельзя, - сердито проворчал Маскем.
– Нельзя отделять один вопрос от другого. Я вас спрашиваю: достоин он быть членом нашего клуба или нет? И прошу председателя поставить этот вопрос на голосование.
Но "Помещик" молча продолжал курить трубку. Опыт ведения собраний подсказывал ему, что голосовать еще рано. Сейчас пойдут беспорядочные споры. Они, конечно, ни к чему не приведут, но создадут у всех ощущение, что вопрос был рассмотрен по всей справедливости.
Джек Маскем молчал; его длинное лицо было непроницаемо, а длинные ноги вытянуты чуть ли не на середину комнаты. Дискуссия продолжалась.
– Ну, и как же быть?
– спросил наконец член правления, посетивший Мексику.
"Помещик" выбил пепел из трубки.
– Мне кажется, что мы должны попросить мистера Дезерта объяснить нам мотивы опубликования этой поэмы.
– Правильно!
– заявил адвокат.
– Верно!
– дружно воскликнули все те же двое.
– Согласен, - сказал знаток Цейлона.
– Кто-нибудь против?
– спросил "Помещик".
– Не понимаю, какой в этом смысл, - пробормотал Джек Маскем.
– Он ренегат, и сам в этом признался.
Так как никто больше не возражал, председатель снова взял слово.
– Секретарь попросит его встретиться с нами и объяснить свои мотивы. Повестка дня исчерпана, джентльмены.
Несмотря на то, что, по общему разумению, вопрос был еще sub judice {На расследовании (лат.).}, сэру Лоренсу в тот же день рассказали о разбирательстве три члена правления, и в том числе Джек Маскем. С этой новостью сэр Лоренс и отправился ужинать на Саут-стрит.
С тех пор как в печати появились поэма и письмо Компсона Грайса, Майкл и Флер ни о чем другом не разговаривали, тем более что все их знакомые не давали им проходу бесконечными расспросами. Но точки зрения у них были диаметрально противоположные. Майкл прежде был противником публикации поэмы; но теперь, когда она появилась, упорно защищал Уилфрида, хваля его за честность и мужество. Флер не могла ему простить, как она выражалась, "всего этого идиотизма". Если бы он держал язык за зубами и не тешил своего самолюбия, все было бы скоро забыто, не оставило бы и следа. Как это нехорошо по отношению к Динни и как не нужно самому Уилфриду; но он ведь всегда был таким!
– говорила Флер. Она не могла забыть, как восемь лет назад он упрямо требовал, чтобы она стала его любовницей, и как сбежал от нее, когда она на это не пошла. Сэр Лоренс рассказал им о собрании в клубе, и Флер сухо заметила:
– А чего же еще он мог ожидать?
– Почему на него так зол Маскем?
– проворчал Майкл.
– Некоторые псы сразу кидаются друг на друга. Другие доходят до этого, поразмыслив. Тут, по-видимому, сочетается и то и другое. И кость, которую они не могут поделить, - это Динни.
Флер расхохоталась.
– Джек Маскем и Динни!
– Подсознательно, дорогая. Нам трудно постичь психологию женоненавистника, это умел делать только Фрейд. Он тебе все объяснит, - даже отчего человек икает.
– Сомневаюсь, чтобы Уилфрид пришел на вызов правления клуба, - мрачно заметил Майкл.
– Конечно, он не пойдет, - согласилась Флер.
– И что же тогда будет?
– Его почти наверняка исключат, в соответствии с какими-то там правилами.
Майкл пожал плечами.
– А ему-то что? Одним клубом больше, одним клубом меньше.
– Конечно, - сказала Флер.
– Его положение пока еще не определилось, люди сплетничают, вот и все. А вот если его исключат из клуба, - значит, ему вынесен обвинительный приговор. И тут уж общественное мнение будет против него.