Последняя глава (Книга 2)
Шрифт:
– А что это был за человек?
– Восторженный такой парень, похож на моего парикмахера.
Динни засмеялась:
– Тебе надо что-то предпринять, не то он все равно его кому-нибудь продаст.
– Сейчас у нас депрессия. А она прежде всего бьет по торговле древностями и редкими изданиями. Пройдет не меньше десяти лет, прежде чем ему дадут приличную цену.
– А тебе часто стараются сбыть какую-нибудь подделку?
– Бывает. И кое-кому это даже удавалось. Но мне жалко,
– Да, мы, англичане, становимся все уродливее.
– Неправда. Надень на людей, которых мы встречаем в гостиной и в лавках, сутану с капюшоном или камзол и латы - не отличишь от портретов четырнадцатого-пятнадцатого веков.
– Да, но мы стали презирать красоту! У нас она считается признаком слабости и распутства.
– Людям приятно презирать то, чего у них нет. Мы стоим в Европе всего лишь на третьем, - нет, пожалуй, на четвертом месте по обыденности внешнего облика. А если бы не унаследовали кое-что от кельтов, могли бы занять и первое место.
Динни оглядела кафе. Осмотр не подтвердил выводов дяди и потому, что мысли ее были заняты другим, и потому, что большинство обедающих оказались либо евреями, либо американцами.
Адриан смотрел на Динни с грустью: лицо у нее осунулось, глаза потухли.
– Значит, Хьюберт уже уехал?
– спросил он.
– Да.
– А что ты сама собираешься делать?
Динни молчала, уставившись в тарелку. Наконец она подняла голову:
– Может, поеду за границу.
Рука Адриана потянулась к бородке.
– Понятно, - сказал он наконец.
– А деньги?
– Денег хватит.
– И куда?
– Куда глаза глядят.
– Одна?
Динни кивнула.
– Неприятная сторона всякого отъезда заключается в том, что рано или поздно приходится возвращаться.
– Здесь мне пока нечего делать. Вот я, пожалуй, и облегчу участь моих ближних, избавив их от своего присутствия.
Адриан задумался.
– Ну что ж, дорогая, тебе виднее. Но раз уж ты настроилась съездить куда-нибудь подальше, мне кажется, что Клер обрадуется, если ты решишь поехать на Цейлон.
По невольному движению ее руки он понял, что мысль эта не приходила ей в голову, и продолжал:
– Мне почему-то кажется, что живется ей несладко.
Динни испытующе поглядела на дядю.
– У меня было такое же ощущение на свадьбе; мне его лицо не понравилось.
– У тебя ведь просто дар помогать другим, Динни. Как бы мы ни ругали христианство, но заповедь "Давайте, и воздастся вам" - великие слова.
– Эх, дядя, даже сын божий не прочь был иногда пошутить.
Адриан внимательно поглядел на нее:
– Если поедешь на Цейлон, не забудь, что плоды мангового дерева надо есть над миской: они очень сочные.
Вскоре он с ней расстался и, чувствуя, что больше сегодня работать не сможет, отправился на выставку лошадей.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
На Саут-сквер выписывали и "Текущий момент", - политические деятели не могут обойтись без такого рода прессы, иначе рискуешь не уследить за погодой на Флитстрит. Майкл за завтраком сунул газету Флер.
За шесть дней, которые Динни провела у них в доме, никто и словом не обмолвился об Уилфриде. Но теперь Динни спросила сама:
– Можно мне поглядеть?
Флер дала ей газету. Динни прочла заметку, ее слегка передернуло, но она продолжала завтракать. Кит нарушил молчание, сообщив, каких показателей добился Хеббс.
– Не правда ли, тетя Динни, он ничуть не хуже У. Дж. Грейса {Грейс Уильям (1848-1915) - известный в Англии игрок в крикет.}?
– Увы, Кит, я ни разу не видела ни того, ни другого.
– Как, ты не видела У. Дж.?
– По-моему, он умер, когда меня еще не было на свете.
Кит поглядел на нее с недоверием.
– А-а-а...
– Он умер в тысяча девятьсот пятнадцатом, - сказал Майкл.
– Тебе уже было лет одиннадцать.
– Неужели ты и правда никогда-никогда не видела Хеббса, тетя?
– Нет.
– А я его видел целых три раза. Я учусь бить согнутой рукой, как он. "Текущий момент" пишет, что Бредман - лучший игрок в мире. Как ты думаешь, он даже лучше Хеббса?
– Нет, но вокруг него легче поднять шумиху.
– А что такое "поднять шумиху"?
– То, чем занимаются газеты.
– Значит, выдумывать?
– Не обязательно.
– А сейчас о ком поднимают шумиху?
– Ты не знаешь.
– А вдруг знаю?
– Кит, не приставай!
– сказала Флер.
– Можно взять яйцо?
– Можно.
Снова наступило молчание; потом Кит поднял в воздух вымазанную желтком ложку и отставил один палец.
– Смотри! Ноготь еще чернее, чем вчера! Как ты думаешь, он отвалится?
– А что ты с ним сделал?
– Придавил ящиком стола. Но я ни капельки не плакал.
– Не хвастайся, Кит.
Кит кинул на мать ясный, прямой взгляд и снова принялся за яйцо.
Полчаса спустя, когда Майкл сидел за своей перепиской, Динни вошла к нему в кабинет.
– Ты очень занят?
– Нет, дорогая.
– Я насчет этой газеты. Неужели они не могут оставить его в покое?
– Сама видишь, "Леопард" продается нарасхват. Скажи, а как там у вас дела?
– Я слышала, будто у него был приступ малярии, но не знаю, ни где он, ни что с ним сейчас.