Последняя глава (Книга 3)
Шрифт:
– Ты прямо загорелся, дядя.
– Когда вернешься домой, оглянись вокруг.
– Непременно, - отозвалась Динни.
На другой день они благополучно пересекли Ла-Манш, и Адриан отвез Динни на Маунт-стрит. Целуя дядю, она стиснула его мизинец.
– Спасибо, дядя, ты очень, очень помог мне!
За эти шесть недель она почти не думала ни о Клер, нк о ее неприятностях и поэтому сейчас же спросила, каковы последние новости. Оказалось, что иск уже опротестован и борьба началась, дело будет слушаться, вероятно, через несколько недель.
–
– Разве это не так?
– Судя по газетам, да.
– Ну, Клер не хочет и не будет говорить, и если они попытаются принудить ее, они сделают огромную ошибку. Что слышно о Джерри?
– Вероятно, уже выехал, если хочет поспеть вовремя.
– Если они проиграют, что будет с Тони Крумом?
– Поставь себя на его место, Динни. Чем бы дело ни кончилось, Тони придется выслушать от судьи много неприятного. Едва ли он согласится на какое-нибудь снисхождение. А если ему нечем заплатить, я совершенно не представляю, что они могут с ним сделать; конечно, что-нибудь скверное. И потом - очень важно, как отнесется ко всему этому Джек Маскем. Он ведь странный человек.
– Да, - вполголоса ответила Динни.
Сэр Лоренс уронил монокль.
– Твоя тетя считает, что Крум должен уехать на золотые прииски, разбогатеть и потом жениться на Клер.
– А Клер что?
– Разве она его не любит?
Динни покачала головой.
– Может, и полюбит, если он будет разорен.
– Гм... А как ты себя чувствуешь, дорогая? Действительно пришла в себя?
– О да!
– Майкл очень хотел бы как-нибудь с тобой повидаться.
– Завтра я к нему заеду.
Вот и все, что было сказано по поводу сообщения, из-за которого она заболела.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
На другой день Динни пересилила себя и поехала на Саут-сквер. После отъезда Уилфрида в Сиам она была здесь только однажды вместе с Клер, когда та вернулась с Цейлона.
– Он в своем кабинете, мисс.
– Спасибо, Кокер, я поднимусь наверх.
Майкл не слышал, как она вошла, и она с минуту разглядывала стены, увешанные карикатурами. Ей всегда казалось странным, почему Майкл, склонный преувеличивать человеческие достоинства, окружил себя работами тех, кто старается преувеличивать человеческие недостатки.
– Я тебе помешала, Майкл?
– Динни! Как ты хорошо выглядишь! Ну и напугала же ты нас, старушка! Садись... А я как раз погрузился в картофельные дела... Интересные получаются цифры.
Они поговорили о том о сем, но оба понимали, зачем она пришла, и скоро умолкли. Потом Динни спросила:
– Ты хочешь мне что-то сообщить или передать?
Он подошел к шкафу и вынул из него маленький сверток. Динни развернула его у себя на коленях. Там оказалось письмо, небольшая фотография и орден за отличную военную службу.
– Это он снимался для паспорта, а это его орден. В письме есть кое-что, касающееся тебя. В сущности, все письмо предназначено тебе, да и вообще все его письма. Извини меня, я должен повидать Флер перед ее уходом.
Динни сидела неподвижно, глядя на карточку, пожелтевшую от зноя и сырости; в его лице было то особое выражение, какое свойственно всем снимкам, которые предназначаются для удостоверений. Поперек карточки было написано "Уилфрид Дезерт", и он смотрел со снимка прямо на нее. Она перевернула карточку лицом вниз и стала разглаживать орденскую ленточку, испачканную и смятую. Затем, собравшись с духом, развернула письмо. Из письма выпал сложенный листок. Письмо было к Майклу:
"Первое января.
Дорогой дружище ММ,
Поздравляю тебя и Флер и желаю долгой и счастливой жизни! Я сейчас нахожусь далеко на севере, в очень дикой части страны, и передо мною - цель, которую, не знаю, достигну ли, а именно - поселок племени, совершенно явно досиамского и не монгольского происхождения. Адриан Черрел очень бы этим заинтересовался. Мне часто хотелось послать тебе весточку, но как только дело доходило до писания, я не мог, - отчасти потому, что описывать эту страну тем, кто ее не знает, бесполезно, а отчасти потому, что мне трудно поверить в чей-нибудь интерес к ней. Я пишу тебе, чтобы попросить передать Динни, что теперь я наконец-то в мире с самим собой. Не знаю, что привело меня к этому - совершенно особая атмосфера и уединенность этих мест или я заразился от обитателей Востока убеждением, что важен только собственный внутренний мир, только он; человек - это микрокосм вселенной; он одинок от рождения до смерти, и его единственный древний и верный друг - это вселенная. Странный это покой, и я часто удивляюсь, как мог я так томиться и терзаться. Думаю, что Динни будет рада узнать об этом, так же как и я был бы искренне рад узнать, что она тоже обрела внутренний покой.
Понемножку начал писать, и если вернусь из этого путешествия, то попытаюсь описать его. Через три дня мы достигнем реки, переплывем ее и поднимемся по одному из ее притоков на запад, к Гималаям.
Слабые отзвуки кризиса, который вы переживаете, чувствуются и у нас. Бедная старая Англия! Не думаю, чтобы я еще раз ее увидел, но это храбрая мудрая птица, и я не хочу быть свидетелем того, как ее поймают. Думаю, что, когда ее хорошенько ощиплют, она будет летать лучше и выше.
До свидания, дружище, примите оба мою любовь.
А Динни посылаю мою особую любовь.
Уилфрид".
Покой! А она? Динни завернула ленточку вместе со снимком и письмом и положила в сумочку. Беззвучно отворив дверь, она спустилась вниз и вышла на залитую солнцем улицу.
На берегу реки, под еще голым платаном, она развернула вынутый из письма листок и прочла стихи:
"ПОКОЙТЕСЬ!"
То солнце, что живит лучами
Всю землю и растит цветы.
На краткий срок приносит пламя
С небес из вечной темноты.