Последняя глава
Шрифт:
— Неправда, не говорите так, я очень интересуюсь вами.
— Интересуетесь, да; но не настоящим образом.
— Нет, настоящим! Да что же мне было делать? Я была одна и тоже была в отчаянии, ожидала ребенка, пришлось переезжать, мне нужно было найти себе приют.
— Конечно.
Долгое молчание; оба обдумывали положение.
— Обстоятельства, — задумчиво сказал он, — обстоятельства сложились так, что я не мог быть для вас тем, кем должен был быть…
— Напротив, — перебила она, утешая, — вы были тем, кем должны были быть, и даже больше, вы были великодушны! Как бы я могла существовать,
— Ну… да, да, если так, то хорошо!
— Ведь вы мне дали массу денег; вы не подозреваете, что это значило для меня.
— Хорошо! Но ведь обстоятельства так сложились, что я не мог вас взять с собою. Тогда вы, может быть, уехали бы со мной?
— Да.
— Вот видите! А теперь не можете.
— Теперь я должна идти, — сказала она, вставая, — малыш, может быть, проснулся, а меня нет.
— Могу я снова прийти? — спросил он.
— Да, — задумчиво сказала она, — конечно.
— Или не придете ли вы ко мне?
— Может быть.
— Потому что я очень хотел бы побеседовать с вами и узнать обо всем…
Время от времени приходила она в ораторию; это случалось большею частью рано утром; она вставала в шесть часов и приходила с таким расчетом, чтобы застать его еще в постели; раза два это случилось и вызвало в санатории скандал. Прислуга легко возмущается такими поступками, если сама не пользуется этим. Однажды утром, когда фрекен нужно было проскользнуть туда, и она пришла уже в коридор, она натолкнулась на директора, адвоката Руппрехта.
Он поклонился, улыбка разлилась по всему его лицу, он с радостью узнал ее.
— Уже целая вечность прошла, как я не видел вас, фрекен, нехорошо с вашей стороны так основательно забыть о нашем существовании. Что мы вам сделали? Пожалуйте сюда! Выпейте кофейку! Я не отпущу вас, прежде чем вы не расскажите, как вам живется. Так, теперь посидим тут. Вы, конечно, желаете видеть господина Флеминга? Он еще не встал, он не такая ранняя пташка, как мы с вами; но мы можем послать за ним. А мы пока выпьем кофе, как раз пора его пить. Ловиза, будьте добренькой, дайте фрекен д'Эспар и мне кофе. Потом постучите осторожненько графу в дверь и скажите ему, что здесь его ожидает молодая дама.
Таким образом, свидания были впредь расстроены.
Фрекен подготовила Даниэля и Марту к известию о том, что граф снова вернулся в санаторию; они помнят, конечно, изящного, богатого графа? Так вот он вернулся и снова хочет получать простоквашу.
У Даниэля промелькнула самодовольная улыбка, а Марта стала со смущением оправлять в кухне свое платье:
— Но вот, что я скажу, — потребовала она, — пусть он ест в пристройке, здесь, в кухне, невозможно!
Фрекен, конечно, протестовала против того, чтобы граф приходил к ней в комнату, но должна была уступить.
Граф ежедневно стал приходить, съедал простоквашу и начал поправляться; серьезно: опять пополнел. Если бы это была честная игра, а не обман, то и тогда не могло бы лучше идти, чем шло у них; часто они даже спускали толстые занавеси на окнах так, чтобы ничего не видно было снаружи, они защищались, конечно, от солнца. После того, как господин Флеминг, бывало, поест и положит на стол большую монету в две кроны, если ребенок спал,
Она встретила Самоубийцу и заставила его разговориться; да заставила его, он стал общителен, болтал:
— Я слышал, что две девушки у нас заболели, — оживленно сказал он. — Вы можете радоваться, что не живете здесь больше, фрекен.
— Почему это?
— Это новые девушки из села, они не привыкли к здешнему столу и слегли. Одна из них, говорят, уже при последней главе. Нет, ждать дольше нельзя, консервы эти чистый яд. Не может ли Даниэль снова продать нам быка?
— Не знаю, — улыбаясь ответила фрекен.
— Это все равно, что спасти нам жизнь!
— У вас не плохой вид, господин Магнус.
— Я подбадриваюсь, но я далеко не тот, что был. Ем без всякого удовольствия, если я сажусь на стул, то не потому, что хочу сесть, а потому, что еле на ногах держусь. Вечером играю в картишки. Как это вам нравится?
— Ах, дорогой господин Магнус, мы все должны стараться извлечь как можно больше хорошего изо всего этого.
— Где это написано?
— Не знаю. В нашей судьбе написано.
— Видите его? — спросил Самоубийца, указывая глазами кого-то. — Ректор, жонглер книгами — он-то извлекает возможно больше хорошего изо всего этого. Он знает «языки», а сам ни к чему. Он с величайшим вниманием погружается в свою школьную науку и механически изучает ее, чтобы в свою очередь преподавать ту же механику детям; он не видит в этом ничего смешного, не спрашивает: жизнь ли это? Напротив, когда он встает, окончив свое «дело», он самому себе кажется сверхпорядочным, он снова учился и снова может дальше преподавать. Он извлекает возможно больше хорошего изо всего этого. Он читает в клубе иностранные газеты, а на улицах люди ему кланяются, и он доволен. В этом его жизнь. Он даже не питает уважения к великим умам, не видит их, не подозревает их существования, всех этих пророков, мыслителей, которые сквозь века и нации…
— А слышали вы что-нибудь о вашем друге, Моссе? — спросила фрекен.
— О, Моссе, этом мошеннике! Посмотрите, что он со мною сделал, — сказал Самоубийца, вытягивая свою раненую руку. — Это не заживает; пробовал выжигать, но это нисколько не помогает, он заразил меня. Он, который выдавал себя за религиозного человека! Но у меня приготовлено письмо, которое я скоро пошлю ему, я ему покажу!..
— Пишет он иногда? — спросила фрекен, — или он умер?
— Умер, он? Конечно, пишет. Я не беру в руки его писем, доктор читает их, а он все пишет и пишет, у него совсем стыда нет. Он говорит, что все лучше и лучше видит и последнее письмо сам написал.
— Что вы! — воскликнула в величайшем изумлении фрекен.
— Ну, вот, и вы верите ему? — резко спросил Самоубийца. — Но допустим, что он сам написал… могу вас уверить, строчки были не особенно изящные. Я написал бы так, если бы мне глаза платком завязали. Но не это самое худшее: он хочет всех нас уверить, что то, что было у него на лице, была просто экзема. Как это вам нравится?
— Я в этом ничего не понимаю.
— Допустим, что на лице, действительно была экзема, ну, а на теле тоже была эта самая экзема?