Последняя глава
Шрифт:
— Он сейчас узнал бы вас; и он, и Марта узнали бы вас. — Да, это было придумано по-детски. Но давайте говорить о вас.
— Нет, не обо мне. Вы видите, какова я! — И чтобы переменить разговор, она неожиданно сказала: — Посмотрите, я зуб потеряла!
— Каким образом?
— Во всяком случае, ничего красивого в этом нет. Он сказал, улыбаясь:
— Было бы лучше, если бы у вас на этом месте был звериный клык. Нет, вы мне лучше вот что скажите, вы замуж выходите?
Пауза.
— У меня родился ребенок, —
— Ребенок… да…
— Его зовут Юлиус. Большой, красивый ребенок, поверьте мне. Он сказал, чтобы назвать его моим именем.
— Кто сказал?
— Даниэль.
Пауза. Каждый из них занят был своими мыслями.
— Значит, вы должны выйти замуж, — задумчиво сказал он.
— Расскажите же мне, — сказала она, — хорошо ли вы себя чувствуете, выздоровели ли?
— Я еще держусь на ногах. Я возлагал, впрочем, известную надежду на Торахус, но теперь я уже не знаю; все так изменилось…
— Вы поправитесь, вот увидите. Много зубоскалили на ваш счет после того, как вы уехали, и в конце концов я даже стала думать, что с вами приключилась беда. Но ведь это все вздор, как я слышала?
— Сущий вздор. В Христиании я попал в госпиталь, и мне было там хорошо. О, я упрям, и болезнь моя капризная; морской переезд домой, в Финляндию, окончательно вылечил меня, так что кровь горлом более не идет у меня. Это было чудное путешествие: Каттегат, Балтийское море, перемена воздуха… лучшего лечения я придумать бы не мог.
— Да. Но когда вы приехали в Финляндию?.. — спросила она и подумала, может быть, о тюрьме и заключении.
— Никакой перемены, — объяснил он. — Но, конечно, все-таки была отчасти перемена, мать продала усадьбу, он не мог поехать домой и жить там…
— Она продала усадьбу?
Да, что же ей было делать? Он не мог заняться ею, он был болен. Вот она и продала ее, превратила ее в деньги.
— А где мать ваша сейчас?
— Да ведь она была стара… она заболела воспалением легких…
Пауза.
— Как грустно! — сказала фрекен.
— Не будем говорить об этом, это случилось раньше, чем я домой приехал, это случилось, когда я лежал в госпитале, в Христиании, меня только письмом известили. Это, впрочем, было вероятно не воспаление легких, у нее был порок сердца; я не в силах был слушать рассказа об этом, возможно, что это был удар.
Он взял ее за руку; слабое рукопожатие, для дерзости оно было слишком незначительно; пожатие Даниэля было совсем в другом роде. Но хрупкая и худая рука конторщика произвела на нее свое действие: она была тонкокожая, горячая от слабой лихорадки, приятно было держать ее, дрожь пробежала по фрекен. В ней так долго копилась тоска по прежней жизни и обстановке, что она разом поддалась этому и бросилась ему на шею.
Это и его подбодрило: он стал смелее, поцеловал ее и размяк.
— Нам надо быть поосторожнее, —
— Кто?
— Даниэль. Он на воде и удит для санатории рыбу, но этой дорогой он может пойти домой.
Это опечалило его и сделало молчаливым.
— Так приятно снова сидеть с вами, — сказала она. — Сколько времени тому назад это собственно было?
— Не знаю, я не смею думать об этом, это было давно. Она сбоку наблюдала его.
Он, конечно, был прав, говоря, что похудел; виски у него впали, ногти были синие, бог знает, как много тяжелого пережил он, может быть, он получал через окошечко пищу в металлической чашке. И богат-то он не был с виду, у него было его бриллиантовое кольцо и его шик, надето на нем было его изящное платье из сундука, но он словно потерял свою осанку, словно ему впредь и жить-то нечем было.
Вдруг она стала внимательно приглядываться:
— Это не… это то же кольцо?
— Конечно, то же самое, — ответил он и сделал так, что кольцо засверкало в солнечных лучах.
— Мне показалось, будто оно уже не так сильно блестит.
— Оно просто запылено, это дорожная пыль. Впрочем, я его больше носить не буду, — сказал он, — засовывая кольцо в жилетный карман.
— Благодарю вас за все, — сказала она, — все деньги… Он отрицательно покачал головою и, улыбаясь, спросил:
— Вы их спрятали?
— Конечно!
— Вы не сожгли их?
— Вот еще! Напротив: я взяла немного из них, то Даниэлю, то себе, то на лошадь и еще кое на что в доме…
— Не стоит говорить об этом.
— Не хотите ли получить немного оттуда обратно, наличными?
— Зачем? Нет! — сказал он.
— На всякий случай, что-нибудь, немного? Он покачал головою:
— Но все так изменилось, я даже не знаю, что со мною будет теперь. Я вернулся, потому что вы были в санатории и потому, что мне было здесь хорошо: надзор, уход, уют, на сэтере я получал простоквашу, хорошо спал там, укрываясь овчиной. Вас я мысленно видел каждый день, я тосковал по вас, я ничего не помнил, кроме вас.
— Вы и сейчас можете ежедневно видеть меня.
— Как же это устроить?
— Я буду приходить в санаторию, если хотите. Он ничего не имеет против этого.
Он снова покачал головою:
— Это не совсем то же самое. Разве вы не собираетесь замуж?
Она медленно протянула:
— Да.
— Ну, вот видите! Как же вы можете приходить ко мне? Нет, этого уж не будет!
Он замолчал, оба помолчали, затем он продолжал:
— Вы говорите, наличными? Я и думал, что в случае необходимости хватит и мне, и вам, и выведут нас денежки тем или иным путем на дорогу. Вот почему я хотел приехать сюда и поговорить с вами. Но теперь все это прошло, главное исчезло, теперь вам до меня никакого дела нет.