Последняя граница
Шрифт:
Он старался развлекать офицеров, посылая их на рубку дров, но придумать еще что-нибудь у него не хватало воображения. За обедом и ужином в офицерской столовой он сам говорил так мало, что едва ли замечал разговоры окружающих.
А индейцы по-прежнему сидели в тюрьме – жуткие, умирающие остатки некогда наиболее гордого из племен, кочевавших по зеленым просторам Америки.
Приказ из Вашингтона нарушил это однообразие: он обещал что-то новое, какого-то
– Их отправят обратно, – сказал он.
– Обратно?
Все замолчали и посмотрели на капитана, сообщившего эту новость.
– Шайенов? – высказал кто-то догадку.
– Я так и думал, что их отправят обратно, – заметил Аллен. – Хотя, по-моему, это просто позор!
– Да, не близкий путь! – отозвался кто-то и свистнул.
Всем им до смерти надоели зима, форт, однообразное течение дней, и каждый надеялся, что именно его назначат сопровождать шайенов обратно на Территорию, в солнечную страну.
– Кто же отправится с ними и когда?
Уэсселс пожал плечами. Его это не интересовало. Ведь ему лично, как командиру, предстояло высидеть всю зиму в форте Робинсон. Врум или даже Бакстер со своим неполным эскадроном смогли бы сопровождать индейцев до границы Территории. Когда индейцы уйдут, жизнь в форте станет проще.
– Я намерен отправить их на этой неделе, – ответил Уэсселс.
– Едва ли им это понравится.
– Конечно.
– А вы не думаете, что они взбунтуются?
– Поедут, – сказал Уэсселс. – Им же ничего другого не остается.
Метис Джемс Роуленд, сын белого и шайенки, узнав об аресте шайенов, явился в форт, надеясь получить здесь работу в качестве переводчика. Карлтон нанял его за половину обычного вознаграждения и за полпайка. И вот Уэсселс приказал ему отправиться в барак и сказать Тупому Ножу и другим вождям, чтобы они пришли в канцелярию на совет. Уэсселс просил Врума и Бакстера также присутствовать. Теперь все трое уселись в его канцелярии и, ожидая появления индейских вождей, закурили сигары.
Окно выходило на покрытый снегом учебный плац, за которым отчетливо был виден длинный барак. А позади заснеженная земля переходила в заросли чахлых сосен, темно-зеленой волной поднимавшихся на холмы. Небо было серое, покрытое тучами, солнце за ними как будто не двигалось. В бесконечных просторах Дакоты начиналась метель, и Врум уныло сказал:
– Опять будет снег.
– Похоже на то, – согласился Уэсселс, разглядывая кончик своей сигары.
– А предположите, что он не выпустит нас отсюда?
Уэсселс пожал плечами.
– Мне больше нравится настоящая гавана, – произнес он, все еще разглядывая сигару.
–
– А я намерен послать Бакстера, – сказал Уэсселс, трогая наросший на кончике сигары пепел.
Врум встал и подошел к окну. Это был рослый краснолицый блондин. Он начал протирать окно; рука у него была розовая, заросшая жесткими рыжими волосами. Протерев стекло, он сказал Уэсселсу:
– Вот они идут.
– Да, не близкий путь, – заметил Бакстер. Он бил молод, худощав, апатичен. Из-за плеча Врума он глядел вдаль, как бы пытаясь представить себе тысячу миль покрытого снегом пространства. – Их трое, – сказал он. – Не понимаю, как этот старик еще жив.
– Индейцы не умирают, пока не захотят.
Уэсселса это не очень интересовало. Он взглянул всего раз на трех одетых в лохмотья вождей, идущих по снегу за Роулендом, под конвоем двух вооруженных солдат, и опять погрузился в созерцание своей сигары.
– Во всяком случае, они не так чувствительны к холоду, как мы, – решил Бакстер.
На старом вожде были мокасины, но один из индейцев шел босиком.
– Грубые животные, – закончил Бакстер.
– Вам надо отправиться поскорее, – сказал Уэсселс. – Если снег нас здесь занесет, будет очень трудно.
Врум отвернулся от окна, потирая озябшие мясистые руки, и подошел поближе к печке. Бакстер ногой отворил дверцу и подбросил полено. Уэсселс спокойно курил, наслаждаясь запахом сигары.
Когда Роуленд постучал в дверь, капитан сказал:
– Входите, входите, не задерживайтесь.
Бакстер отворил дверь, и Роуленд вошел в канцелярию, смущенно теребя свою меховую шапку. Трое вождей, шаркая ногами, следовали за ним; они вздрагивали от жара печки, их глаза слезились, головы были слегка опущены. Старый вождь шел немного впереди двух других. Руками он придерживал лохмотья одеяла, накинутого на плечи. Двое других, высокие, тощие, изможденные, не сводили глаз со старика.
Оба конвойных остались снаружи.
Уэсселс сидел в старой качалке, положив ногу на ногу; его сигара наполняла комнату клубами голубого дыма. Когда вожди вошли, он, кивнув, указал на печь:
– Подойдите и обогрейтесь. – И, обратясь к Роуленду, повторил: – Скажи им, чтобы они погрелись.
Индейцы были покрыты грязью, и, сознавая это, они смущались, испытывая отвращение, свойственное чистоплотному народу. Но и в лохмотьях они пытались сохранить гордость, и эта гордость не позволяла им обогревать окоченевшее тело у печки. Они продолжали стоять посреди комнаты, переминаясь с ноги на ногу. Уэсселс встал и предложил им сигары, но они отказались. Тогда он сказал: