Последняя из древних
Шрифт:
В субботу без предупреждения явилась акушерка. Услышав ее голос, я восприняла его просто как посторонний звук. Акушерка обращалась ко мне. Я смотрела, как двигаются ее губы, но была слишком измотана, чтобы говорить на чужом языке. Я улыбнулась и постаралась выглядеть красивой и доброй, как подобает мамаше. Вскоре Саймон потянул меня за руку. Мы возвращались в больницу. Я была в сознании, но каждый раз, когда я моргала, мир выглядел по-другому. Я видела врача в очках с толстыми стеклами, его лицо было обеспокоенным. Медсестра с длинной толстой косой уколола Джейкоба в ногу, чтобы взять кровь на анализ. Саймон медленно говорил по-английски, то и дело спрашивая у меня французское слово. Нас отправили в специальную палату, где шторы были еще уродливей, чем в предыдущей. Над головой гудели люминесцентные лампы. Кровать откинулась назад. Саймон держал Джейкоба на руках и пытался улыбнуться. Я задремала, а проснувшись, увидела Джейкоба в похожей на аквариум детской кроватке с изогнутыми стенками из прозрачного пластика. Яркие огни освещали его кожу. Это было лечение от желтухи, помогавшее ему выделять молекулы билирубина, которые накапливались в крови. На глазах у него были маленькие непрозрачные очки, но они все время соскальзывали. Я чувствовала жжение от невероятно яркого света, как будто его глаза были моими.
Когда стемнело, медсестры отослали Саймона, сказав, что отцам нельзя оставаться на ночь. Я всю ночь просидела, засунув руку в аквариум и удерживая очки на месте, чтобы защитить наши глаза, а заодно спрашивая себя, куда девается наш билирубин.
Джейкобу стало немного лучше, но нам пришлось остаться в больнице и на следующий день. Каждый раз после того, как я пыталась кормить его грудью, медсестра давала ему бутылочку. Между кормлениями я беспокоилась, как пройдет следующее. Кормить его нужно было каждый час – ему требовалась пища, чтобы бороться с желтухой. На следующее утро нас отпустили домой, но велели прийти в поликлинику для осмотра уже через день. Саймон заговорил о том, чтобы пропустить первую неделю занятий. Я беспокоилась о деньгах, но также очень боялась остаться одна и взять всю заботу о Джейкобе на себя. Роды должны быть естественными, но я была явно нездорова и сама нуждалась в помощи. Не знаю, сказала я это вслух или Саймон что-то почувствовал, но он снял трубку и начал звонить.
– Что ты делаешь? – спросила я.
– Тебе нужна помощница, Роуз.
Саймон нанял девушку по имени Мари, которая жила по соседству. Она должна была готовить, убирать и следить, чтобы я благополучно добиралась до клиники. Она была совсем юной. Я видела, что Саймон смотрит на нее с тревогой. Мы долго обсуждали, не переехать ли нам в Лондон, несмотря на медицинскую страховку, но из-за здоровья Джейкоба это казалось слишком рискованным. Наконец Саймон решил, что, поскольку отстоящие большие пальцы у Мари имеются, она может при необходимости набрать телефонный номер. Он дал ей строгие указания по уходу за нами и проследил, чтобы она записала телефоны акушерки, больницы, Анаис и Кейтлин.
– Тьфу, только не Кейтлин, я ее на порог не пущу, – прорычала я.
– Она уже дважды звонила. Она просто хочет убедиться, что ты в порядке.
– Она хочет засвидетельствовать мою смерть.
Саймон неохотно уехал. Наверное, он добрался и до моей мамы: она позвонила и предложила немедленно приехать. Я убедила ее подождать месяц. Я рассчитывала, что она возьмет на себя Джейкоба, когда я вернусь на раскопки, но каждый раз, хромая к кровати, сомневалась, что когда-нибудь смогу снова приступить к работе. Мои бедра разъезжались так, будто я вот-вот проскользну у себя же между ногами. Я не представляла, что когда-нибудь окрепну и буду способна ходить прямо. Я не могла присесть, чтобы копать, не могла поднимать тяжелые ящики с образцами или даже дойти пешком до лагеря. Появился новый страх: я лишилась физических сил. Такой беспомощной я никогда не была. А тут еще Джейкоб, который полностью зависит от меня. Когда же включится сладостный материнский инстинкт? И поможет мне сохранить жизнь моему ребенку? Меня трясло от ужаса: вдруг он умрет от чего-нибудь, что я сделаю или, наоборот, не сделаю. Наполнявший меня черный страх был так силен, что я стала задумываться, как от него избавиться. Мари приготовила мне омлет. Каким-то образом я вместе с Джейкобом добрела до клиники. Медсестра обнюхивала меня так, что я почувствовала себя собакой. Она быстро обнаружила, насколько сильную инфекцию я подхватила. Не то чтобы я этого не замечала; просто собственное тело казалось мне чем-то второстепенным, руки не доходили, чтобы им заняться. Мне выписали антибиотики, чтобы лечить разрывы, которые не заживали должным образом. Я боялась, что лекарство пагубно скажется на грудном молоке и повредит Джейкобу, и попыталась объяснить свои опасения врачу. Он предложил кормить из бутылочки, но во всех книжках, которые я читала, говорилось, что кормление из бутылочки – не лучшее начало жизни для ребенка. Я не могла просто взять и бросить кормить грудью.
Так и шли дни, сливаясь в сплошное месиво: кормления, смена подгузников, сон урывками, телефонные звонки, осмотры. Мари сфотографировала меня с Джейкобом на руках и отправила Саймону. Я заглянула в ее телефон: было странно видеть это фото. Только что я заполняла собственную кожу, а теперь оказалась вне ее. Женщина в телефоне была усталой и бледной, словно в нее вцепилась гигантская пиявка и медленно высасывала жизненные силы. Осталась только бескровная оболочка. Есть яйца мне уже было невмоготу, а в репертуаре Мари других блюд не имелось.
Однажды позвонил Энди. Он разместился в другой квартире.
– Можно прийти в гости?
– Уже скоро, – сказала я.
– Может быть, сегодня вечером? Кейтлин предложила меня подвезти.
– Она использует тебя, чтобы добраться до меня?
– Извини, что ты сказала?
– Я просто хотела сказать, что сейчас не время для посещений. Мне нужен отдых.
– Все в порядке? – спросил он, булькая каким-то напитком.
– Все хорошо.
– Уверена?
– Главное – высыпаться. Надеюсь, ты не злоупотребляешь газировкой?
– Ловко уходишь от темы, Роуз.
Я не хотела никаких гостей. Мне ни к чему была неуместная забота, отнимающая еще больше сил. Каждый день на несколько часов приходила Мари, чтобы я могла поспать. Всякий раз, когда я ложилась и начинала засыпать, она выискивала себе работу, и я то и дело просыпалась от звука льющейся воды, передвигаемых стульев или шлепанья швабры в ведре.
Наконец Мари взяла выходной. Воздух и вся моя одежда были пропитаны отвратительным запахом лаванды. Я накормила Джейкоба как могла и положила его в колыбельку рядом с моей кроватью. На улице было тепло, но я плотно закрыла двойные двери, чтобы спастись от лаванды. Я думала только о том, чтобы крепко зажмурить глаза и побыстрее заснуть, потому что Джейкоб мог заплакать в любой момент.
Я впала в полудрему, как будто парила где-то над кроватью; но, едва начав погружаться в сон, я снова вскочила. Я наклонилась, чтобы посмотреть на малыша. Жив ли он? Дышит ли? Я удивлялась совершенной форме его губ, завиткам ушей, тому, как его грудь поднимается и опускается при дыхании, и маленьким пальцам, сжатым в крошечные кулачки. Мне казалось, что после рождения ребенка я буду чувствовать себя непобедимой, но вместо этого меня много дней терзал страх. Такой сильный, что мне казалось, будто я падаю в пропасть. Нужно, чтобы ребенок жил. Я страшно устала. Интересно, сколько еще я выдержу.
Нужно было спать. Я еще раз убедилась, что Джейкоб дышит, и бревном свалилась на кровать. Если я засну, мои мышцы бы расслабились и у меня бы не было этой потребности бежать. От чего? Я не знала. Этот огромный страх заполонил меня и стер то, чем я когда-то была и что чувствовала. Тело болело и кровоточило, дневные заботы, словно кровь, просачивались в мои сны, и я уже не отличала их от яви.
Воздух в комнате стал землистым, как будто в ней выросли растения. Густые виноградные лозы обвивали углы старого гаража внизу. Они проросли сквозь старый «Пежо» и вылезли в окна. Побеги врезались в трещину в стене и ворвались в окна квартиры. Они превратились в высокие деревья с толстыми стволами, достигающими потолка. Ветви проломили крышу. Они выросли слишком длинными и вскоре начали падать вокруг нас. Земля лишилась деревьев и превратилась в травянистую равнину. Джейкоб и я лежали в кроватях под палящим солнцем. Наша кожа, слишком тонкая и белая, пошла волдырями. Свет проникал сквозь веки.
Я услышала какой-то шорох, но мое тело отказалось реагировать. Я только зарылась глубже в подушку. Рваное одеяло из листьев и грунта покрыло мое тело. Я погружалась все ниже и ниже. Меня похоронили, и я ничего не имела против. Каждый комок грунта на моем теле приносил прохладное облегчение. Вскоре моя голова оказалась глубоко в земле, и темнота успокоила мои воспаленные глаза. Наконец я оказалась под землей. Было тихо. Грунт покрывал меня толстым слоем. Сквозь меня проросли корни, которые удерживали меня на месте. И где-то вдалеке слышался детский плач. Тоненькие крики, казалось, доносились издалека. Теперь мне снилась кошка за окном. Она мяукала не переставая, и я попыталась прогнать ее. Я повернулась на бок и, наполовину проснувшись, сообразила, что это не кошка. А ребенок в колыбели рядом с моей кроватью. Совсем маленький ребенок. Мой ребенок. Он плакал, и никто не помогал ему. Дома никого не было. Вдруг и проблема, и ее источник ясно обозначились у меня в голове. Ребенок голоден. Ребенок мой.