Последняя мистификация Пушкина

Лисунов Андрей Петрович

Не­од­но­крат­но слы­шан­ный мною от по­кой­ной гра­фи­ни А.К.Во­рон­цо­вой-Даш­ко­вой рас­сказ об этом ро­ко­вом дне ос­тал­ся, ме­ж­ду про­чим, жив в мо­ей па­мя­ти. Эта пре­ле­ст­ная и лю­без­ная жен­щи­на ...не мог­ла ни­ко­гда вспо­ми­нать без го­ре­сти о том, как она встре­ти­ла Пуш­ки­на, еду­ще­го на ост­ро­ва с Дан­за­сом, и на­прав­ляю­щих­ся ту­да же Дан­те­са с Д'Аршиаком. Она ду­ма­ла, как бы пре­ду­пре­дить не­сча­стие, в ко­то­ром не со­мне­ва­лась по­сле та­кой встре­чи, и не зна­ла как быть. К ко­му об­ра­тить­ся? Ку­да по­слать, чтоб ос­та­но­вить по­еди­нок? Прие­хав до­мой, она в от­чая­нии го­во­ри­ла, что с Пушки­ным не­пре­мен­но

про­изош­ло не­сча­стие, и пред­чув­ст­вие де­вят­на­дца­ти­лет­не­го жен­ско­го серд­ца не бы­ло об­ма­ном. Вот но­вое до­ка­за­тель­ст­во, до ка­кой сте­пе­ни в пе­тер­бург­ском об­ще­ст­ве пред­ви­де­ли ужас­ную ка­та­ст­ро­фу: при пер­вом при­зна­ке ее при­бли­же­ния уже мож­но бы­ло до­га­дать­ся о том, что про­изой­дет[614].

Всю жизнь гра­фи­ня ост­ро пе­ре­жи­ва­ла пуш­кин­скую тра­ге­дию – ведь, имен­но, в ее до­ме, со­глас­но рас­про­стра­нен­но­му мне­нию, Пушкин принял окончательное решение драться на дуэли! Но в тот мо­мент, в стороне от непосредственных уча­ст­ни­ков тра­ге­дии, она ви­де­ла только то, что трудно было не заметить.

В вос­по­ми­на­ни­ях Дан­зас го­во­рил в сущности, о том же:

На сто­ро­не ба­ро­на Ге­ке­ре­на и Дан­те­са был, ме­ж­ду про­чим, и по­кой­ный граф Бен­кен­дорф, не лю­бив­ший Пуш­ки­на. Од­ним толь­ко этим не­рас­по­ло­же­ни­ем, го­во­рит Дан­зас, и мож­но объ­яс­нить, что ду­эль Пуш­ки­на не бы­ла ос­та­нов­ле­на по­ли­ци­ей. Жан­дар­мы бы­ли по­сла­ны, как он слы­шал, в Ека­те­рин­гоф, буд­то бы по ошиб­ке, ду­мая, что ду­эль долж­на бы­ла про­ис­хо­дить там, а она бы­ла за Чер­ной реч­кой око­ло Ко­мен­дант­ской да­чи... Пуш­кин драл­ся сре­ди бе­ло­го дня и, так ска­зать, поч­ти на гла­зах всех![615].

Дан­зас че­ст­но по­вто­рял все «не­бы­ли­цы», ус­лы­шан­ные от дру­зей по­эта и про­сто слу­чай­ных зна­ко­мых - дру­го­го ис­точ­ни­ка све­де­ний у не­го не бы­ло. Но, будучи участником дуэли, он мог утверждать, что по­эт драл­ся сре­ди бе­ло­го дня «поч­ти на гла­зах всех»! Конечно, это бы­ло преувеличение – следствие нервного шока пережитого Дан­за­сом, ви­дев­шим как сво­бод­но и бес­пре­пят­ст­вен­но Пуш­кин про­дви­гал­ся к ги­бе­ли при попустительстве власти.

Знал ли Бен­кен­дорф что-ни­будь о пред­стоя­щей ду­эли? Ко­неч­но, знал – во всяком случае, не меньше Воронцовой-Дашковой. Как и мно­гие дру­гие, он до­га­ды­вал­ся, к че­му идет де­ло, и обя­зан был что-то предпринять, по­ста­вить, например, ря­дом с до­мом по­эта фи­ле­ров. И, ве­ро­ят­но, так и поступил, но по­ какой-то причине не счел нуж­ным останавливать противников.

Однако, почему Данзас так уверен, что шеф жандармов знал точное место проведения дуэли - ведь об этом ста­ло из­вест­но лишь к ча­су дня? Кто сообщил ему? От­вет оче­ви­ден – только сами участники дуэли. По­че­му же друг по­эта не го­во­рит об этом? По­че­му не ска­жет, что сам до­нес пра­ви­тель­ст­ву о мес­те ду­эли? Не по­то­му ли, что это было предательством и на­ру­ша­ло не толь­ко дру­же­скую, но и дво­рян­скую эти­ку? По­ло­жим, мог со­об­щить Ар­ши­ак и Геккерн. Но тогда по­лу­ча­ет­ся, что Бен­кен­дорф соз­на­тель­но при­нял сто­ро­ну по­эта, же­лав­ше­го, во что бы то ни ста­ло, драть­ся с Гек­кер­на­ми.

Од­но мож­но ска­зать с уве­рен­но­стью: знал шеф жан­дар­мов, где со­сто­ит­ся по­еди­нок, или не знал – в лю­бом слу­чае он не стал бы ут­ру­ж­дать се­бя ли­це­дей­ст­вом, инс­це­ни­руя не­удач­ную по­пыт­ку пре­дот­вра­тить ги­бель по­эта. Ему от­кро­вен­но бы­ла без­раз­лич­на судь­ба че­ло­ве­ка, не оп­рав­дав­ше­го на­де­ж­ды

го­су­да­ря. Это уже по­сле ка­та­ст­ро­фы, ко­гда де­ло при­ня­ло по­ли­ти­че­ский ха­рак­тер, и по­тре­бо­ва­лись объ­яс­не­ния, воз­ник­ла «ска­зоч­ка» фольк­лор­но­го тол­ка о за­плу­тав­ших стра­жах пра­во­по­ряд­ка.

Дру­зья еха­ли на Чер­ную реч­ку мол­ча. Две-три фра­зы по­эта - не в счет. «Бог весть что ду­мал Пуш­кин - вспо­ми­нал Дан­зас - По на­руж­но­сти он был покоен...»[616]. Но не спо­ко­ен был друг по­эта:

Ко­неч­но, ни один сколь­ко-ни­будь мыс­ля­щий рус­ский че­ло­век не был бы в со­стоя­нии ос­та­вать­ся рав­но­душ­ным, про­во­жая Пуш­ки­на, быть мо­жет, на вер­ную смерть; тем бо­лее по­нят­но, что чув­ст­во­вал Дан­зас. Серд­це его сжи­ма­лось при од­ной мыс­ли, что че­рез не­сколь­ко ми­нут, мо­жет быть, Пуш­ки­на уже не ста­нет. На­прас­но уси­ли­вал­ся он льстить се­бя на­де­ж­дою, что ду­эль рас­стро­ит­ся, что кто-ни­будь ее ос­та­но­вит, кто-ни­будь спа­сет Пуш­ки­на; му­чи­тель­ная мысль не от­ста­ва­ла[617].

На ме­сто ду­эли про­тив­ни­ки при­бы­ли од­но­вре­мен­но. В пись­ме, на­пи­сан­ном по прось­бе Вя­зем­ско­го бу­к­валь­но че­рез день по­сле ги­бе­ли по­эта, Ар­ши­ак точ­но ука­зал вре­мен­ные и про­стран­ст­вен­ные ори­ен­ти­ры:

Бы­ло по­ло­ви­на пя­то­го, ко­гда мы при­бы­ли на на­зна­чен­ное ме­сто. Силь­ный ве­тер, дув­ший в это вре­мя, за­ста­вил нас ис­кать убе­жи­ща в не­боль­шой ело­вой ро­ще. Так как глубо­кий снег мог ме­шать про­тив­ни­кам, то на­доб­но бы­ло очи­стить ме­сто на двадцать шагов...[618].

Дан­зас вспо­ми­нал, что

вы­шел из са­ней и, сго­во­рясь с д'Аршиаком, от­пра­вил­ся с ним оты­ски­вать удоб­ное для ду­эли ме­сто. Они на­шли та­кое са­же­нях в по­лу­то­ра­ста от Ко­мен­дант­ской да­чи, бо­лее круп­ный и гус­той кус­тар­ник ок­ру­жал здесь пло­щад­ку и мог скры­вать от глаз ос­тав­лен­ных на до­ро­ге из­воз­чи­ков то, что на ней про­ис­хо­ди­ло. Из­брав это ме­сто, они утоп­та­ли снег на том про­стран­ст­ве, ко­то­рое нуж­но бы­ло для по­един­ка, и по­том по­зва­ли противни­ков.

Не­смот­ря на яс­ную по­го­ду, дул до­воль­но силь­ный ве­тер. Мо­ро­зу бы­ло гра­ду­сов пятнадцать.

За­ку­тан­ный в мед­ве­жью шу­бу, Пуш­кин мол­чал, по-ви­ди­мо­му, был столь­ко же по­ко­ен, как и во все вре­мя пу­ти, но в нем вы­ра­жа­лось силь­ное не­тер­пе­ние при­сту­пить ско­рее к де­лу. Ко­гда Дан­зас спро­сил его, на­хо­дит ли он удоб­ным вы­бран­ное им и д'Аршиаком ме­сто, Пуш­кин от­ве­чал:

– Это мне со­вер­шен­но все рав­но, по­ста­рай­тесь толь­ко сде­лать все это по­ско­рее (фр.)

От­ме­рив ша­ги, Дан­зас и д'Ар­ши­ак от­ме­ти­ли барь­ер свои­ми ши­не­ля­ми и на­ча­ли за­ря­жать пис­то­ле­ты. Во вре­мя этих при­го­тов­ле­ний не­тер­пе­ние Пуш­ки­на об­на­ру­жи­лось сло­ва­ми к сво­ему се­кун­дан­ту:

– Ну, как? Все ли кон­че­но? (фр.)»[619]

В пись­ме к от­цу Пуш­ки­на от 15 фев­ра­ля Жу­ков­ский не­сколь­ко смяг­чил эту сце­ну:

снег был по ко­ле­на; по вы­бо­ре мес­та на­доб­но бы­ло вы­топ­тать в сне­гу пло­щад­ку, что­бы и тот и дру­гой удоб­но мог­ли и сто­ять друг про­тив дру­га, и схо­дить­ся. Оба се­кун­дан­та и Гек­керн за­ня­лись этою ра­бо­тою; Пуш­кин сел на суг­роб и смот­рел на ро­ко­вое при­го­тов­ле­ние с боль­шим рав­но­ду­ши­ем. На­ко­нец вы­топ­та­на бы­ла тро­пин­ка в ар­шин ши­ри­ною и в два­дцать ша­гов дли­ною; пла­ща­ми оз­на­чи­ли барь­е­ры, од­на от дру­гой в де­ся­ти ша­гах; ка­ж­дый стал в пя­ти ша­гах по­за­ди сво­ей[620].