Последняя ночь на Извилистой реке
Шрифт:
Дэнни и Джимми прошлись по всем комнатам жилого дома, ставя вещи на свои места и гася свет. У Джо в ванной комнате они обнаружили целую ванну холодной воды. Между тем на пол не пролилось ни капли. В комнате сына один из снимков борцовских состязаний с участием Джо был снят со стенного крючка, положен в изголовье кровати и подперт подушкой. В ванной Дэнни, на штанге с душевой занавеской висел купальный халат писателя (причем на плечиках). На дне ванны лежала электробритва и стояли ботинки, которые Дэнни надевал с вечерним костюмом. Возле дверей спальни громоздилась гора полотенец.
—
Такие же мелкие пакости встречались повсюду. Когда Дэнни и полицейский зашли в гараж погасить свет, на сиденье машины Джо валялся тюбик зубной пасты, а под солнцезащитный козырек была засунута зубная щетка.
Гостевой дом встретил их аналогичными «шалостями» плотника-хиппаря. Регулятор громкости включенного музыкального центра был вывернут до упора, но звук у телевизора — тоже выключен. Все светильники лежали на боку без абажуров (пирамида из абажуров украшала кухонный стол). Несколько картин висели вверх тормашками. Покрывала были сдернуты, простыни измяты, так что создавалось ощущение, будто на кроватях кто-то спал.
— Раздражает, но не слишком, — признался патрульному Дэнни. — Озорство дефективного подростка.
— Согласен.
— Я все равно продаю эту ферму, — сообщил Дэнни.
— Надеюсь, не из-за визита Дрейка?
— Нет, конечно. Но теперь мне будет легче это сделать.
Поскольку Дэнни знал, что они с отцом скоро уедут и «усадьба» Патни будет продана, возможно, вторжение Роуленда Дрейка в частную жизнь писателя не казалось последнему таким уж серьезным… пока они с патрульным не зашли в «писательскую хижину». Естественно, здесь тоже повсюду горел свет. Часть бумаг валялась на полу. Однако здесь Дрейк переступил порог дозволенного. Ущерб, причиненный им писателю, был куда ощутимее, чем если бы он что-то сломал или разбил.
Все эти дни Дэнни занимался вычитыванием гранок романа «К востоку от Бангора». Подтверждая свои слова о необходимости шлифовки, доработки, а порою и переработки некоторых фрагментов романа, он даже на полях гранок оставлял пометки и вопросы. Все это наглядно доказывало, что Дэнни Эйнджел был не только писателем, но и переписчиком своих произведений. И это же изрядно разозлило несостоявшегося писателя (писательствующего плотника) Роуленда Дрейка. Он понял, что у Дэнни вскоре должен выйти новый роман. На гранках Дрейк сорвался.
Черным несмываемым маркером «Шарпи» он накарябал свои комментарии на обложке той части гранок, что еще не была вычитана писателем. Другим «Шарпи» — тонким, красного цвета — он оставил собственные измышления на каждой странице. Естественно, замечания плотника-писателя были предельно поверхностными и откровенно глупыми. Но у него хватило времени оставить след своего гнусного присутствия едва ли не на каждой странице (а их было более четырехсот). Дэнни вычитал три четверти романа, и, невзирая на придирчивое отношение к своему
Сейчас, когда случайная встреча в ресторане вновь напомнила повару и сыну, что они — беглецы и погоня за ними продолжается, нападение Роуленда Дрейка на шестой роман Дэнни угрожало оттянуть публикацию «К востоку от Бангора» на несколько месяцев (вплоть до полугода). Выпуск романа планировался на осень восемьдесят третьего. (Возможно, теперь он выйдет только к зиме следующего года. При всем том, что сегодня свалилось на Дэнни, ему понадобится время, чтобы восстановить в памяти сделанные пометки и вычитать оставшуюся часть.)
«Перепиши свое говенное заглавие» — было написано сочным черным цветом на обложке романа. «Поменяй псевдоним, от него тошнит!»
А на страницах гранок (на каждой из четырехсот с лишним) Роуленд Дрейк красным писал какую-нибудь отъявленную банальщину. Иногда он подчеркивал фразу или обводил кружком слово и снабжал свою «правку» туманным комментарием. Сплошь и рядом попадались эмоциональные оценки вроде «Сейчас блевану!», приказы «Переписать!» и «Вырезать!». Под влиянием случившегося сегодня с его псом Дрейк в некоторых местах крупно вывел: «Собакоубийца!» Реже встречались пометки «Хромает!» и «Слабо!». Если плотник-писатель находил какой-то эпизод или диалог затянутым, он на всю страницу растягивал свою оценку: «Длинно!» Всего лишь дважды (но Дэнни этого хватило) Дрейк признался: «Я тоже трахал эту Фрэнки!» (Дэнни только сейчас сообразил, что у Дрейка с Фрэнки был непродолжительный роман. Может, он посчитал, что Дэнни отбил у него подружку, и корни враждебности тянутся оттуда?)
— Вы только посмотрите, Джимми, — сказал Дэнни, подавая ему изуродованные гранки.
— Ну и ну!.. Добавил он вам работы. — Патрульный стал листать страницы. — А это что? «“Год собаки” не взялся бы печатать такое дерьмо!» — вслух и с немалым изумлением прочитал Джимми.
Если патрульный чего-то не мог понять в поведении людей, его лицо всегда принимало ошеломленное и даже страдальческое выражение. По долгу службы этому копу пришлось застрелить достаточно собак, однако у него самого были грустные глаза лабрадора-ретривера. Высокий, худощавый, с вытянутым лицом, Джимми вопросительно глядел на Дэнни, ожидая, что тот хоть как-то объяснит ему причину безумств Роуленда Дрейка.
— «Год собаки» — это был небольшой литературный журнал. Сейчас уже не помню, то ли его издавал Уиндемский колледж, то ли группа студентов колледжа.
— Фрэнки — это женщина? — спросил Джимми, продолжая листать гранки.
— Да.
— Подождите, не та ли, что одно время жила здесь?
— Она, Джимми.
— «Пишешь криво!» — прочел патрульный. — Ну и ну, — вздохнул он.
— Джимми, вы не находите, что Дрейк должен сам закопать своего мертвого пса?