Последняя охота
Шрифт:
— Если дурак, то это надолго! — засомневался Михаил.
— В юристы мы хотели его отдать, чтоб, как отец, нашим защитником стал, а он, зараза, послал нас всех и ответил: «Не хочу следом за отцом на кладбище уходить. Рано мне. Не люблю адвокатов. Они мало живут, потому что у них много врагов».
— А он не дурак, тот парнишка! — рассмеялся Смирнов.
— Дубина он! Лопух! Его бы держали!
— Как и отца? Он не поверил вам. Имел на то все основания. Живой пример перед глазами!
— Погорячились мы тогда, поспешили. Ну да с кем
— Это верно, — невольно поддержал Михаил. — Спешка — общая беда!
— Скажи, у тебя-то проруха с пацаном, которого под «вышку» сунул, единственная была или другие случались? — спросил Влас.
— Знаешь, поначалу туго шло. Ломал дрова. Меня поправляли, учили, подсказывали. На третьем году, помнится, даже хотел совсем оставить следствие, уйти из милиции. Но меня уговорили остаться. Убедили. Я дал себе год. Поверишь, даже во сне продолжал раскручивать дела, искать виновных. Короче, заболел своей работой. И пошло. Я боялся похвал и благодарностей за результаты. Предпочитал молчаливое одобрение.
— Если б тебе еще приплачивали, пусть молча, тогда понятно было. Но вкалывать дарма да еще подставлять себя, как ты, — совсем безмозгло! — глянул Влас на Смирнова.
— Я работал! И ни о чем не жалею. Вот ты распинаешься, как вы помогали семье адвоката! Облагодетельствовали! Нечего сказать! Убили человека ни за что, а потом судите, какие у него дети! Подбиваете, сколько в них вложили! Да если б он жил, не нужна стала б и помощь. Самого живого отца не замените деньгами!
— Кто бы вякал, но не ты! Сына своего друга угробил! Взрослого! А нас забрызгал? Вот тебе точно ни прощения, ни пощады нет!
Михаила словно кто за шиворот сорвал. Он быстро встал и, не оглядываясь, ничего не говоря, пошел от Власа.
«Беги, гад лягавый! Мне, тогда еще мальчишке, всю жизнь изувечил. В первый раз я лажанулся. Никого не убил. Банк тряхнули! И за это отняли все. Меня никто не простил. Даже свои. Почему ж ты ждешь прощения? Чем лучше других?» — думал Меченый, глядя вслед Смирнову.
Шло время. Условники работали на заводе, где мало что менялось. Они свыклись с двумя новичками из поселка. Те и впрямь оказались непритязательными. Александр через две недели восстановил трактор и чистил на нем дорогу, привозил из поселка все необходимое, даже почту. Но зима на Сахалине всегда была непредсказуема, как капризная женщина. Едва минуло Рождество, ударили свирепые морозы. Термометры зашкаливало за сорок. Влас уже не мог присесть в дизельной, скамейка обжигала холодом. Он топтался вокруг движка, чтобы не примерзнуть к бетонному полу, грел руки дыханием. Находиться здесь до ночи не было сил. Мороз леденил саму душу. Нелегко приходилось и Дамиру с Михаилом. В цехах — холод, сырость, но изменить ничего нельзя. Спасались в бытовке, где можно было глотнуть наспех чаю, отогреть онемевшие руки и ноги, но все это ненадолго.
— Ребята, разгрузите сани! Саша минтаевую икру привез! — слышат от дверей и бегом наружу.
Пока уложили
— Ребята! Живее!
Так вот и не приметили черную тучу, поднявшуюся над сопками. Не увидели поземки, лизнувшей крыши жестким языком. Ветер крепчал с каждой минутой, а через час сорвался самим чертом: смешал почерневшее небо с сугробами и обрушился на все живое, хохоча страшно над головами, крышами, вообще всюду, где мог достать.
— Пурга! — ахнула Полина, выглянув из цеха.
Она едва приоткрыла дверь. Порыв ветра рванул внезапно, открыл двери настежь. Женщина не успела разжать ладонь, не отпустила ручку двери, и ее, словно пушинку, сорвало ветром, понесло куда-то в снег, подальше от цеха. Устоять на ногах не каждому дано в такую пору. Не всякий мужчина рискнет выглянуть наружу. Дамир увидел и, крикнув Михаила, выскочил из цеха.
— Куда вас понесло? — услышали за спинами запоздалое. Кто кричал? Вокруг снег и ветер, они хлещут покруче целой банды. Снег слепит, обдирает, колет лицо и шею миллионами игл, ветер валит с ног. Дышать нечем. На бровях и ресницах мигом появились сосульки.
— Где Дамир? — протягивает руку Смирнов и видит ее лишь до локтя, ног не приметил совсем, узрел себя только по пояс. — Где я? Дамир! Михаил звал стукача, но в ответ — лишь рев ветра, хохот разгулявшегося бурана.
— Полина!
Кричит Михаил, зовет, не видя и не зная, куда идти в этом месиве снега и ветра.
«Назад! В цех!» — решает Смирнов. Но где он? Согнувшись чуть ли не пополам, сделал десяток шагов, наступил на что-то. Нагнулся рассмотреть, а это Полина пытается встать из сугроба. Ее валит ветер. Михаил только теперь понял, что шел в обратном направлении. Вырвал бабу из снега, потащил за собой, держа за руку. Новый порыв пурги чуть не вырвал Полину. У нее нет сил идти.
— Где ж этот цех? Сколько идем, его все нет! — злится Смирнов, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь.
Вот ударился обо что-то. Угол дома. Чей он, ничего не понятно. Ощупал. Бревно. Пошел вдоль, пытаясь попасть на крыльцо. Нашарил окно. Стучит в окно, прильнув к стеклу. Да это ж Лидино окно. Ее нет дома, она в цехе.
«Выходит, я домой пришел. Вот тут, в десятке шагов, наше крыльцо!» — тащит Полину к ступеням.
— Вот они! — чуть не плачет мужик от радости.
Он резко дернул на себя двери. Завел бабу в коридор и только здесь увидел, что лицо и руки женщины обморожены.
— Нельзя к теплу. Снег нужен, — с трудом раздирает губы Полина.
«Как там Дамир? — думает Михаил. — Вряд ли сумеет сам вернуться в цех. Надо найти его».
Он наскреб снегу с крыльца, помог женщине оттереть руки.
— Полина! Дамира надо найти. Он замерзнет. За тобой пошел, а ветром его отбросило от меня.
— Куда пойдешь? Сам погибнешь. У нас буран — беда! — с трудом выговаривает баба. — Димку дождись Золотарева. Он всех разыщет сам. Он придет.