Последняя среда. Литература о жизни (Тема номера: Украина)
Шрифт:
Веселая ночь в городе
надравшись, идешь по темным улицам какого – то
города,
ночь, ты заблудился, где твоя конура?
зайди в бар вспомнить кто ты.
закажи виски,
на стойке лужи,
рукав рубашки намокает.
Тут мухлюют – виски разбавленное.
закажи бутылку пива.
Сестричка Смерть в откровенном платье
подходит, садится рядом,
закажи для нее пиво,
от нее пованивает болотом,
прижимается к тебе бедром,
бармен скалит зубы.
Ты напрягаешь его,
он не знает, кто ты —
мент, киллер, псих или идиот.
попроси дать водки,
налей ее через горлышко в бутылку с пивом.
Час ночи в тупом дохлом мире.
Узнай у нее, сколько будет с носа,
пей до дна из бутылки,
на вкус – машинное масло.
Уходи, оставив Сестричку Смерть,
оставив бармена с ухмылкой на лице.
Вспомни вдруг, где твоя конура,
конура с непочатой бутылкой вина
в шкафчике,
конура, где пляшут тараканы.
Хрустальная
среди которой любовь померла со смеху.
с английского
Сергей Жадан
авиахим
мне уже вот – вот надо было на вокзал и я собирался
смотрел на утренние субботние балконы
свет столько света
женская стирка на веревках
грустные мотыльки за час до отъезда
я что – то слышал об этом празднике
видел людей что все шли на ипподром
десятая годовщина революции
цеппелины пламенели в небе как красные сердца коммунаров
и молоко на еврейском рынке нагревалось
покорное и тихое как гонимые апостолы
я даже глянул вверх надеясь хоть что – то разглядеть
и маленький резвый самолет уже кружил над трибунами
молодые авиаторы стояли на поле
как потрепанные библии
держа в руках записные книжки с номерами телефонов
перебирая в карманах арахис и презервативы
глядели как самолет вдруг начинает падать
и пилот чтоб не врезаться в зрителей
направляет его на деревья
и я подумал боже блажен твой разлившийся свет
спасены твои дети что курят черный табак
спасены курильщики с пальцами коричневыми
как зрачки больных желтухой
спасены распорки твоих крыльев
все что переполняет нас
размеренность летних рассветов
роса на окне женский голос зовущий с балкона
переломленный как роза хребет авиатора
сладкий голубой воздух его противогаза
Паприка
На зеленые вспышки в овощей,
за двумя подростками, что взялись за руки,
идти по вечернему супермаркету —
девочка выбирает лимоны и сладкий перец,
дает подержать своему парню, и, засмеявшись, кладет обратно.
На часах без десяти десять, они долго ссорились,
она хотела от него уйти, он уговорил ее остаться;
в карманы натолканы зеленые предметы,
золотые ассирийские монеты, таблетки от боли,
сладкая любовь, колдовская паприка.
вынесите наружу, ну, вынесите влажную душу —
каждый умерший плод, его земляничную кровь,
рыба, попавшая под винты старых пароходов в южных штатах,
фаршированная серьгами и шпильками панков,
стонет от кофеина в жабрах, черных болезней,
зеленого света, словно просит
вынесите, ну, вынесите меня отсюда к ближайшей стоянке,
ближайшему автосервису, к ближайшему холодному океану,
словно показывает, выгибаясь влажными душами,
пока винты в небесах над вечерним супермаркетом
кроят набухший соками воздух и кофеин запекается под ногтями
вынесите, ну, давайте, спрячьте в карманах теплые зеленые вспышки,
положите под язык серебро и золотые монеты,
к ближайшему убежищу, ближайшему стадиону,
кровь за кровь, господь нас зовет, шевеля плавниками
Потому что так, как он схватился за нее,
я не смогу никогда ни за кого схватиться,
мне не дает безразлично пройти мимо эта мертвая плоть,
я слишком долго не решался, не в силах двинуться,
чтобы теперь не пойти за ними.
Ты ведь знаешь, что их ждет, правда?
там, где ты сейчас, там, где ты оказалась,
ты можешь все сказать им заранее —
еще два – три года золотого полудетского замирания в июльской
траве, растрачивания монет на отраву, и все —
память заполняет в тебе место, где была нежность.
Потому что так, как она боится за него,
я не смогу никогда ни за кого бояться,
потому что с такой легкостью, с какой она кладет ему в руки
эти теплые лимоны, я не смогу никогда никому ничего отдать;
пойду и дальше за ними
в долгих изнурительных сумерках супермаркета,
наступая на желтую траву,
держа в руках мертвую рыбу,
отогревая ее сердце
своим дыханием,
отогревая свое дыхание
ее сердцем.
Мормоны
Мормоны выстроили
церковь рядом с театром, разбили
пару клумб, многие теперь договариваются
встретиться именно там;
веселые, улыбчивые мормоны в строгих
костюмах, бледные после кровавых сумасшедших
уик-эндов.
В новых церквях явно что – то делают с кислородом —
их прихожане собираются поутру, вынимают
все эти шаманские штуки, окровавленные пружины,
хромированные крюки, на которые
вешают жертвенные радиоприемники,
и пишут кровью на стенах —
того, кто дошел до этого места, уже не остановит наш голос,
того, кто прочел эти надписи, уже не спасет ни одно учение,
идя по кровавому следу своей любви, помни
о ядовитых змеях, что лежат на дне пакетов с биомолоком.
Когда я стану мормоном,
я буду стоять с друзьями на солнечной стороне улицы,
смеяться и разговаривать о погоде:
я каждое утро вычищаю из – под ногтей кровь,
потому что я каждую ночь раздираю грудь,
стараясь вырвать все лишние сердца,
что каждую ночь вырастают во мне,
как земляные грибы.
Минздрав
В окно больницы были видны яблони.
В это лето они так прогибались под тяжелыми
дождями, что в нижних ветках запутывалась
трава.
По утрам двор был пуст.
Знаете, летом есть несколько таких дней,
нет, не то чтобы самых длинных, скорее – размытых.
Еще пара дней – и все, конечно, проходит,
а потом и, вообще, начинается осень.
Но в те дни, часов в семь
в светлом небе видны были звезды,
что тускнели и гасли.
Женщины напоминали чеченских снайперш —
как у чеченских снайперш у них
были исколотые анестетиками вены
и злые глаза.
А мужчины напоминали просветителей Кирилла и
Мефодия – как и просветители Кирилл и
Мефодий, они были в длинных халатах,
а в руках держали свои истории болезни,
похожие на первые переводные Евангелия.
Утром, когда они выходили в сад и
курили, звезды постепенно исчезали
и шелестела трава.
Блаженно имя господне, – говорил
Кирилл. – Блаженны руки его,
из которых получаем мы хлеб ежедневный.
Сестра-сучара, – переводил Мефодий
кириллицей. – Опять зажилила морфий.
Маляву писать надо, а то все без понта.
И снайперши склонялись к их ногам,
омывая стопы дождевою водой.
Есть непередаваемая стойкость в мужчинах,
что выходят на больничный двор:
всю жизнь работать на свою страну
и, наконец, получить от нее
холодный серый халат —
из рук твоих, родина, смерть хоть горька,
но желанна, как хлеб в войну.
Порой выходили сестры – плакальщицы
и просили самых крепких
вынести очередной труп.
Тогда мужчины шли,
а женщины держали в пальцах
их сигареты,
что тускнели, тускнели
и постепенно
гасли.
с украинского
Родная речь
Андрей Пустогаров
Тарас Бульба – безумец или пророк?
Пару лет назад снова отыскался след Тарасов: на экраны вышел фильм Владимира Бортко «Тарас Бульба». Начали ломаться в полемиках литературные копья, Украйна глухо волновалась. Не припомню таких по накалу дискуссий вокруг фильмов «Преступление и наказание», «Война и мир», «Плохой хороший человек», «Станционный смотритель». А ведь эти фильмы по своему художественному уровню явно превосходят произведение Бортко. Значит, дело не в художественных достоинствах или недостатках фильма, а в тексте Гоголя. Почему же этот, полуторавековой давности текст способен вызвать такие эмоции?
На поверхности лежит объяснение острыми современными отношениями России и Украины. Однако представим, что Бульба воевал со шведами в Карелии или с англичанами в Туркестане. Сильно бы изменилось отношение русского читателя к герою? Возможно, злободневность проблемы и снизилась бы, но суть осталась бы той же. Так в чем эта проблема?
Может, дело в том, что Гоголь создал русский эпос – целостную картину народной жизни, на которую до сих пор остро реагируют недоброжелатели России, а сами русские узнают в героях черты своего национального характера?
Мысль, что «Тарас Бульба» – это эпос, не нова. Вот, например, Белинский: «Тарас Бульба», эта дивная эпопея, написанная кистью смелою и широкою, этот резкий очерк героической жизни младен-ствующего народа, эта огромная картина в тесных рамках, достойная Гомера» Ну чего вам еще?
В книге «Родная речь» Петр Вайль и Александр Генис (идя вслед за В.Я.Брюсовым и др.) остроумно сопоставили батальные фрагменты «ТарасаБульбы» и «Иллиады». Процитируем: «Нагнулся, чтобы снять с него дорогие доспехи. И не услышал Бородатый, как налетел на него красноносый хорунжий» – «С рамен совлекал победитель доспехи…
Вдруг на Филида нагрянул Долопс Ламедит, илионский славный копейщик».
«Как плавающий в небе ястреб, давши много кругов сильными крылами, вдруг бьет оттуда стрелой… так Тарасов сын, Остап…» – «Как орел быстропарный на добычу падает, быстро уносит и слабую жизнь исторгает – таку тебя, Менелай…».
«Вышиб два сахарных зуба палаш, рассек надвое язык» – «Зубы вышибла острая медь и язык посредине рассекла».
Есть в запорожской повести свой список ахейских кораблей, тот самый, который Мандельштам «прочел до середины»: «Один за другим валили курени: Уманский, Поповический, Каневский, Стебликивский, Незамайковский, Гургузив, Тытаревский, Тымошевский».
Есть и одноименные, как Аяксы, богатыри: «Пысаренко, потом другой Пысаренко, потом еще Пысаренко».
Есть и вариант прощания Гектора с Андромахой: «Чтоб я стал гречкосеем, домоводом глядеть за овцами да за свиньями да бабиться с женой? Да пропади она: я козак, не хочу!» Конец цитаты.
Так, значит, эпос? Ни в коем случае. Как известно, герой древнегреческого эпоса и рад бы избежать своей судьбы, да не может. Рок управляет героем. Ахилл в «Иллиаде» обречен изначально. Еще более нагляден случай Эдипа – герой хочет уйти от предопределенных ему испытаний, но тем вернее исполняет предначертание судьбы. Геракла судьба настигает в результате насланного богами приступа безумия. Есть ли что-то похожее на это в «Тарасе Бульбе»? Как говорится, с точностью до наоборот.