Последняя ступень (Исповедь вашего современника)
Шрифт:
«Самыми высшими считаю моменты служения духа и поэта, говор без слов, когда через рот бегут безумные слова, безумные, ни умом, ни разумом не постигаемы. Здесь ни мастерство, ни художество не может быть, ибо тяжело земельно загромождено другими ощущениями и целями.
Улэ Эле Ли Кон Си Ан Онон Кори Ри Коасамби Моена Леж Сабно Одадт Тулож Коалиби Блесторе Тиво Ореан Алиж.Вот в чем исчерпал свое высокое действо поэт, и эти слова нельзя набрать и никто не сможет подражать ему». (Там же.)
Но ведь если золотую поэтическую строку под стать лучшим образцам поэзии сумеет написать только
А теперь представьте себе сборище людей, занимающихся псевдоискусством и заботящихся о том, чтобы их искусство утвердилось. Иначе ведь все лопнет, как мыльный пузырь. Могут ли они допустить, чтобы рядом с ними зазвучала настоящая поэзия, писались настоящие картины, [41] строились настоящие красивые здания? Куда же тогда деваться им? Так вот, представьте себе сборище этих людей, их смех и ненависть, их улюлюканье, если бы вдруг встал бы там, среди сброда, золотоголовый человек и начал читать громким и звонким голосом:
41
Известен факт, что Штеренберг, заведующий отделом искусств Наркомпроса, когда составлялись списки художников на получение карточек на краски и кисти, вычеркнул из этого списка Нестерова.
Таким сборищем, таким Клондайком от искусства и была Москва двадцатых годов. Поддерживалось во всех этих «Стойлах Пегасов», ЛЕФах, «Ничевоках», во всех этих поэтических тавернах либо то, что открывает широкие возможности для несусветной халтуры, либо посредственное, вроде Казина и Безыменского с Жаровым, конкуренции которых можно было не опасаться.
Теперь представьте, как могли себя чувствовать среди этого сброда истинно талантливые люди вроде Есенина.
Пути борьбы с ними могли быть разными. Булгаков получил триста восемьдесят ругательных, оплевывающих статей в разных газетах и журналах.
Маяковский, приспособивший свой талант к обстановке и вообще приспособившийся к среде, даже вросши в нее через Бриков, призывает сажать в зрительный зал МХАТа своих людей в количестве человек двухсот, которые нарочно освистывали бы спектакли по пьесам Булгакова.
Из Есенина путем сплетен и анекдотов создали образ хулигана и алкоголика.
Судьба Есенина, конечно, оказалась вдвойне и втройне трагичной. Взглянем на это чуть-чуть повнимательней.
Что такое был Есенин, когда он впервые появился на поэтическом горизонте и когда его, как неожиданно засверкавший самородок, представляли царской семье и самому государю? Это был светлый отрок с певучими светлыми стихами. Его образовала рязанская природа, русский деревенский быт и во многой степени странствия вместе с любящей его бабкой по российским монастырям. Недаром нельзя почти найти стихотворения у Есенина, в котором не встретилось бы хоть одно слово из религиозного, церковного, монастырского обихода:
«И березы стоят как большие свечки…» «И под плач панихид, под кадильный канон…» «Церквей у прясел рыжие стога…» «У церквей перед притворами древними Поклонялись Пречистому Спасу…» «Пели стих о сладчайшем Исусе…» «Не заутренние звоны, а венчальный переклик…» «Матушка в Купальницу по лесу ходила…» «Ходит милостник Никола Мимо сел и деревень…» «Он идет, поет негромко иорданские псалмы…» «Колокол дремавший разбудил поля…» «Собирал святой Егорий белых волков…» «На краю деревни старая избушка, Там перед иконой молится старушка…»Не надо думать, что эта, так сказать, религиозная терминология свойственна только ранним, юношеским стихам Есенина. Открываем том второй. Первая же строка:
«Господи, я верую, Но введи в свой рай…» «Он придет бродягой подзаборным, Нерушимый Спас…» «О Матерь Божия, Пади звездой…» «И пас со мной Исайя Моих златых коров…» «Вечер синею свечкой звезду Над дорогой моей засветил…» «Заря молитвенником красным Пророчит благостную песнь…»И это не говоря уже о целых поэмах и стихах: «Иония», «Преображение», «Пантократор», «Сорокоуст», «Иорданская голубица», «Сельский часослов».
Берем, наконец, самые далекие, казалось бы, от всего этого стихи его наиболее зрелого периода, тех самых двадцатых годов.
«Душа грустит о небесах…» «За прощальной стою обедней Кадящих листвой берез…» «Словно хочет кого придушить Руками крестов погост…» «Словно мельник, несет колокольня Медные мешки колоколов…» «Твой иконный и строгий лик По часовням висел в Рязанях…» «И молиться не учи меня, не надо…» «На церкви комиссар снял крест, Теперь и богу негде помолиться…» «Стыдно мне, что я в бога не верил, Горько мне, что не верю теперь…» «Чтоб за все за грехи мои тяжкие, За неверие в благодать Положили меня в русской рубашке Под иконами умирать».Как и всюду в этих записках, как на каждой их странице, оставим читателю возможность самому искать и находить примеры, факты и документы, подтверждающие правильность нашей мысли. Берите любой томик Есенина, всюду вы будете находить слова «панихида, свеча, паперть, молитва, икона, церковь, часовня, благовест, крест. Божья Матерь…».
И вот этот-то, не побоюсь повторить еще раз, отрок светлый, пришедший от росы, от цветов, от колоколен, выглядывающих из ржаных полей, от добра, оказался вдруг (опять же повторяю) в Клондайке от искусства, в Москве двадцатых годов, из которой Давид Бурлюк шлет телеграммы своим друзьям в Одессу: «Приезжайте, можно сделаться знаменитыми».