Последняя свобода
Шрифт:
Взял, полистал, нашел. Ольга Бергер. Из цикла «Грозы августа».
Остановлю мгновенье, Оно прекрасно. И перепутаю часы Не напрасно. ДеньПонятно.
Ты со мной или нет? И я жду, не поняв: Полумрак, полусвет. Полусон, полуявь. Грозовой перевал одолеть, перейти, И опять, и опять — ждать!Ну и хватит. Между письмами и этим прелестным лепетом — пропасть. Так и скажу при встрече: прелесть. Музыка, скажу, тонкость ощущений, настроений… Словом, тот банальный вздор, который говорят, когда говорить нечего.
Все. Отметаю больницу, делом надо заниматься, товарищ. По записной книжке я набрал номер телефона, в глубине души надеясь, что мне не ответят. Две поэтессы подряд — явный перебор.
Ответили.
— Будьте любезны, Клавдию Марковну.
— Это я.
— Вас беспокоит Востоков по рекомендации…
— Я в курсе. Вы откуда звоните?
Я растерянно огляделся и сказал:
— От себя. С квартиры то есть.
— У меня ремонт, — пробасила поэтесса. — Так что давайте свои координаты и ждите.
Я дал и помчался к себе ждать.
Вкус Горностаева меня изумил: огромные габариты — куда крупнее Аленьки. И старше. И черные усики. И дымящаяся сигарета в пальцах. И золото во рту и ушах. И желтое японское кимоно. Господи, как она в нем ехала на метро и шла по улице! Вскоре выяснилось: она приехала с Тверской на своей машине.
Клавдия Марковна уселась на тахту, стукнула кулаком, приглашая сесть рядом (я примостился поодаль) и промолвила, подмигнув:
— Ну?
— Кажется, вы были близко знакомы с критиком Горностаевым?
— Была.
— Мне говорили, — я тщательно подбирал слова, — будто бы он не оправдал ваших надежд.
— Смотря каких надежд. — Темные глазки остро прищурились.
Черт бы ее побрал! Терпение мое лопнуло.
— Надежд на любовь или на замужество. И вы пытались покончить с собой.
— Брехня!
Вот это баба, вот это «матерый человечище»!
— Я —
Я испытал облегчение, смешанное с опаской: вдруг врет?
— Мой муж был великий музыкант. И неужели вы думаете, что я сменю фамилию, — тут она назвала и впрямь знаменитое имя, — на какую-то «Горностаеву»?
— Но вы приняли яд?
— Снотворное, — она опять подмигнула.
— Стало быть, вы его любили?
— Да бросьте! В мои-то годы.
— Кстати, когда это случилось?
— Что?
— Недоразумение со снотворным.
— Не недоразумение, а продуманная акция. В позапрошлое лето.
— Попытка самоубийства была связана с Горностаевым?
— Напрямую. Но это другая тайна, не имеющая отношения к вашей жене.
— Что вы знаете про мою жену?
— Из лепета Ольги — блаженный человек, юродивый — я поняла, что вы ищете убийцу своей жены. В какой связи вас интересует Гришка?
— Ну… в этой.
— Вы с ним дружите двадцать пять лет, если не ошибаюсь?
— А разве не бывает, что близкие оборачиваются неожиданной стороной?
— Именно от близких и надо ждать неожиданностей. Значит, Гришка интересует вас скорее как мужчина, а не как издатель?
— Во всех аспектах. Он хочет издать двухтомник моей прозы.
— Нет проблем. Он педант, сухарь, трясется над каждой бумажкой, над каждой строчкой. К тому же жадюга. Словом, издатель надежный.
— Он предложил десять тыщ за лист.
— Серьезно? Он платит три. В данный момент оплата в частных издательствах приближается к четырем. А в сантименты старой дружбы я не очень-то верю.
— Каков же вывод?
— Виновен.
— В чем?
— А это уж вы сами разбирайтесь. Если уж Гришенька швыряется монетами, значит, горит что-то искупить.
— Клавдия Марковна, вы очень любопытная женщина.
— Ха! Я думаю! — Она ловко швырнула окурок в раскрытую дверь балкона и уперла мощные руки в мощные бедра. — Только Оленька могла выдумать, что я покончу с собой из-за любви.
— Неужели из-за презренного металла? — поинтересовался я, крайне заинтригованный. — Кажется, вы женщина богатая.
— Не презирайте металл, Востоков, у вас есть мозги, — одобрила поэтесса. «Из какого ж сора тут растут стихи, не ведая стыда»? Вот феномен! — Вы найдете убийцу. Хотя, говоря откровенно, особого смысла я в этом не вижу. Создавайте славу и деньги, пока не поздно.
— Я так не могу жить. И меня провоцируют на поиски.
Клавдия Марковна покопалась в желтом кимоно, где-то на уровне груди, и достала пачку «Мальборо». Я дал прикурить.
— Что ж, и провокацию можно считать следствием вины.
— Вы полагаете, Гриша способен на убийство?
— Всякий способен, если припереть к стенке. Он пуст.
— То есть? — Вдруг вспомнилась груда сожженных папок.
— Как всякий Дон Жуан, он пуст. Помните: «Я не имел от женщины детей и никогда не звал мужчину братом»? Отсюда убойная сексуальная энергия. Он дает наслаждение без любви, без детей — это удобно.