Послушник и школяр, наставник и магистр: средневековая педагогика в лицах и текстах
Шрифт:
Потомки Карла Великого не смогли удержать созданного им единства империи, но они сохранили его любовь к знанию. Людвиг Немецкий переписывался с Храбаном Мавром. Его соперник, Карл Лысый, любил называть себя философом на троне и участвовал в богословских спорах. Это именно он заказал Эриугене перевод греческой рукописи, присланной ему из Византии. Он покровительствовал Эриугене, похваляясь перед соседями его диковинной ученостью.
Среди аристократов каролингского времени было немало образованных людей. Сохранились, например, поучения Дуоды, графини Септиманской, написанные ею для шестнадцатилетнего сына Вильгельма. В латинских стихах и прозе Дуода учит его быть честным, справедливым и образованным, сообщает ему о сочиненных ею молитвах, цитирует античных поэтов и Отцов Церкви.
Каролингское возрождение, впрочем, закончилось довольно быстро, к концу IX в. Европу вновь захлестнули
Однако полного упадка не произошло. Монахи обживались на новых местах. Новые короли быстро начинали подражать Карлу Великому. Так, Альфред Великий, король Уэссекса, сам переводит на англосаксонский язык Боэция. Правители воссозданной "Священной Римской империи германской нации" Оттон I и Оттон II поощряют епископские школы, надеясь в образованных прелатах найти своих верных помощников. Этот период (вторая половина X — начало XI в.) даже называют Оттоновским возрождением.
Особую известность получили епископские школы Кельна и Льежа, откуда вышло немало ученых клириков, украсивших имперскую канцелярию. В соседнем французском королевстве к концу X в. прославились школы Реймса и Шартра. Герберт, схоластик реймсской школы, бывал в Испании, откуда заимствовал у арабских математиков абак — счетную доску. Герберт составил также таблицу 26 правил риторики. Но главным он считал искусство диалектики, учащее правильно мыслить. Он вновь обращается к логическим трактатам Аристотеля и Боэция. В 980 г. в присутствии Оттона II он побеждает в затяжном диспуте Отриха, "лучшего клирика Германии". Темой дис-пута была классификация наук (Герберт переносил основное внимание с грамматики на диалектику). Император запомнил ученого клирика, и вскоре Герберт становится архиепископом Реймсским, а позже, уже при императоре Оттоне III, избирается римским папой под именем Сильвестра П. Он сравнивал молодого императора с мудрым королем остготов Теодорихом, себе отводя роль Боэция. Именно он, кстати, рекомендовал императору посгавить памятник Боэцию в Равенне. Сильвестр и Оттон III хотели восстановить обновленную Римскую империю во всем ее блеске. Они писали, что наступает новый век — мудрости и справедливой мощи. Однако скорая смерть унесла обоих мечта-гелей.
Одиннадцатое столетие менее всего походило на торжество разума. Но мало-помалу образованность вновь утверждалась в Европе. Множились епископские школы. Клюнийское движение, охватившее монастыри, первоначально относилось к образованию с подозрением. Однако к середине века клюнийцы осознали необходимость укрепления своих школ. На юге Франции и в Италии появляются частные школы, где всем желающим преподают медицину, право, красноречие.
Наметившиеся сдвиги лучше всего иллюстрируются свидегельст-вами враждебных наблюдателей, настороженных изменениями. Схоластик Льежской школы Гоцехин, отойдя от дел, порицал молодежь: как солома на ветру, она увлекаема всяким новым веянием. Эти алчные юнцы слушают новомодные доктрины самозваных учителей, которые бродяг с места на место, давая новые толкования псалмов, писем апостола Павла или Апокалипсиса, увлекая души на тропу соблазнов.
Игальянский отшельник Петр Дамиани (1007–1072) много горьких слов посвятил суетности магистров и школяров, "ослепленных пустословием наук человеческих". Он критиковал со знанием дела — ведь и сам ранее был преуспевающим преподавателем красноречия в школах Павии. Господь всемогущий не нуждался в нашей грамматике, чтобы увлечь людей, и для того чтобы распространять семена новой веры, он отправил не философов и ораторов, но простых людей, рыбаков, — писал Петр Дамиани, славя святую простоту. Науки, разум — лишь слуги и служанки богословия. Взятые сами по себе искусства и науки способны лишь увести душу от созерцания Бога. Мистический аскетизм, впрочем, не мешал отшельнику вести деятельную жизнь — быть кардиналом, администратором, политиком и превосходным поэтом.
Подобные опасения были обоснованны. Изучение Овидия и прочих римских поэтов, риторики, и особенно диалектики, привлекало все большее число клириков, тогда как "наука наук" — богословие сводилось лишь к повторению авторитетных мнений, без излишнего мудрствования. Такое несоответствие было опасно для всей
Беренгарий (ок. 1000–1088), схоластик школы Тура, дерзко применил правила любимой им логики к вопросам веры. Обратиться к диалектике, по его мнению, означало воззвать к разуму, а именно благодаря разуму человек есть образ и подобие Бога. Отказаться от помощи разума — значит отказаться от высокой чести нести образ Божий. Талантливый учитель, Беренгарий собирал много учеников, но врагов у него было не меньше, и его труды неоднократно осуждались церковью — ведь выводы его ставили под сомнение многие «нелогичные» догматы веры.
И те, кто настаивал на непререкаемой вере в авторитет, и мистики, звавшие прислушиваться лишь к своей душе, были заклятыми врагами такого направления. Но запретить логику оказалось невозможным: и папство, и император, вступившие в борьбу друг с другом, нуждались в людях, умевших спорить и мыслить. Ланфранк, приор монастыря Бек в Нормандии, боролся с Беренгарием, сочетая мнения авторитета с доводами разума. Преемник Ланфранка, выходец из Италии, святой Ансельм (1033–1109), окончивший свои дни архиепископом Кентерберийским, уже вполне уверенно обращался за советом к разуму, оставаясь именно богословом. Его девизом было "верую, чтобы понимать" — вера тем и ценна, что делает мир открытым для человека, его разума. Знаменитое Ансельмово доказательство бытия Бога опирается на внутренний опыт человека: раз невозможно себе представить бесконечность, следовательно, должен быть конечный предел совершенства, предел бытия — это и есть Бог. Между Богом и человеком нет пропасти, движение к Богу лежит через совершенствование. Каждый человек, раскрывая личное, раскрывает и всеобщее.
Труды Ансельма Кентерберийского — яркое проявление средневекового гуманизма, высокой оценкой человека. Ансельм в данном случае по-своему разрешает и начавшийся в ту пору спор об универсалиях. «Реалисты» утверждали, что универсалии — общие понятия — существуют извечно, как идеи божественного разума (так учил еще Скот Эриугена). Только они и реальны, а единичные, конкретные вещи и люди — вторичные результаты их соединения с материей. Номиналисты (Беренгарий Турский и его ученик — Росцеллин Компьенский) полагали, что существуют лишь единичные, конкретные вещи, а универсалии — не более, чем дуновения воздуха, только слова, придуманные для их обозначения.
Этот спор вовсе не был абстрактным и беспредметным — он часто приводил к самым что ни на есть жизненным последствиям. Достаточно актуален он и сейчас.
По уровню мышления святой Ансельм вполне сопоставим с Блаженным Августином. До него таких высот достиг лишь Скот Эриугена, но он оставался одинокой фигурой в свою эпоху. У Ансельма же было много оппонентов, друзей и учеников. Уже одно это говорит о новом этапе развития культуры и образованности.
Этот качественный сдвиг был отмечен современниками. В частности, Гвибертом Ножанским (1053–1121), задумавшимся, как и святой Ансельм, о том, как сделать педагогику более гуманной, как ослабить страх ребенка перед учительской розгой.
Культурный подъем XII в. также называют возрождением. Быть может, более обоснованно, чем предыдущие «возрождения». Ведь теперь судьбы образованности определялись не удачей и амбициями императоров, а динамикой развития всего общества. Европа высокого средневековья переживала неслыханный подъем. Но у людей, подозрительно смотрящих на всякого рода новшества, развитие культуры всегда принимало формы возврата к прошлому, к традиции. Наследие античности, сохраненное в трудах мыслителей IV–V вв., было к XII в. полностью освоено. Новые знания были получены благодаря переводам на латынь греческих и арабских книг. Мусульманские мыслители сохранили и преумножили античное наследие. Большинство переводов было сделано в областях давнего знакомства, встречи и диалога культур — в Испании, Южной Италии, на Сицилии. В XII в. были переведены книги Аристотеля, трактаты медиков Галена и Гиппократа, труды Эвклида, Птолемея, сочинения Аль-Хорезми, Ибн-Сины, Аль-Фараби. По заказу аббата Клюнийского монастыря для борьбы с «неверными» перевели даже Коран и Талмуд. Конечно, переводы эти были неточны. Переводчик Адалярд Батский признавался, что часто выдавал собственные мысли за мнения арабов. Переводы и заимствования вовсе не свидетельствовали о рабском подражании. Люди понимали, что творят новое: "Мы — карлики, сидящие на плечах гигантов. Им мы обязаны тем, что можем видеть дальше их", — говорил своим ученикам Бернард, схоластик Шартрской школы. Через эту школу прошла плеяда блестящих ученых. Бернард Шартрский прививал им умение наслаждаться красотой языка древних авторов, извлекать из их сочинений сведения о мировой гармонии, определяющей законы природы, познания, человеческих отношений.