Послушник и школяр, наставник и магистр: средневековая педагогика в лицах и текстах

Матулис Т. Н.

Но школы соседнего с Шартром Парижа оказались более привлекательны для школяров. Здесь лучше, чем где-либо, преподавали логику. Именно с помощью логики Пьер Абеляр (1079–1142), ученик Росцеллина Компьенского, завоевал славу. Победив соперников, он стал применять доводы разума в теологии, сопоставляя противоречивые мнения авторитетов по сложным вопросам доктрины, вынося затем собственные заключения. Дважды его осуждали на церковных соборах. Однако его рациональный метод укрепился в теологии.

Абеляр вошел в историю как автор "Истории моих бедствий", где он повествует о своих успехах и поражениях, о трагическом романе со своей ученицей Элоизой, ставшей затем ученой аббатиссой. Это прекрасный литературный памятник эпохи, свидетельство пробуждения

интереса к отдельной личности. Недаром Абеляр подражает «Исповеди» Августина, как, впрочем, и Ансельм, и Гвиберт Ножанский, и другие авторы этого периода.

Абеляр довершает начатое еще в прошлом веке проникновение диалектики в теологию. Он доказывал, что логика необходима богословам, хотя бы для согласования мнений авторитетов. Такая система, утверждавшаяся в XII в., называется рациональной теологией, или схоластикой — в буквальном переводе "школьной наукой". Ей суждено было проникнуть во все учебные предметы, на долгие годы она станет хозяйкой почти во всех школах. Но у нее были и оппоненты.

Проницательные люди, такие как Иоанн Солсберийский, магистры Шартрской школы, ученые грамматики, предвидели опасность подмены интереса к богатству окружающего мира интересом к абстрактным словесным конструкциям, заботой о красоте языка. Алан Лилльский — один из основателей схоластического метода, предупреждал: "У авторитета нос из воска, и его можно повернуть в любом смысле, а поэтому следует подкреплять его разумными доводами", понимая под ними не логические абстракции, а самоочевидные вещи в духе "доказательств Ансельма". Грамматики опасались, что забота о красоте языка сменится техническим жаргоном, непонятным для непосвященных.

Но на первых порах схоластика страшила более всего тех, кто не допускал сомнений в авторитетах, страшился умствования в делах веры или считал, что главное — личное устремление к Богу, мистическое самоуглубление. Основатель цистерцианского ордена Бернард Клервосский (1091–1153) яростно обрушился на Абеляра и подобных ему философов, таких как Жильбер Порретанский, Гильом (Вильям) Коншский и другие. Критике подверглось сочинение ученика Абеляра — Петра Ломбарда «Сентенции» (мнения) — сборник мнений авторитетов по наиболее трудным вопросам доктрины, снабженных комментариями и ссылками. Несмотря на кратковременный церковный запрет, «Сентенции» стали в дальнейшем основным учебником всех теологов, вытесняя порой изучение самой Библии.

Рационализм победил: церкви и обществу нужно было ясное, систематическое изложение христианской доктрины, надо было бороться с множившимися ересями, обращать в христианство новые народы.

Такой же рационализации подверглась и другая важнейшая отрасль знания — право. Старший современник Абеляра, Ирнерий, преподававший в Болонье, создал схоластический метод изучения римского права. Кодекс императора Юстиниана сопровождался теперь подстрочными комментариями, указаниями на схожие законы и толкованием противоречий, ссылками на прецеденты. Этот корпус гражданского права стал настольной книгой многих поколений юристов.

Около 1140 г. другой болонский юрист — Грациан составил корпус церковных законов. Его «Декреты» объединили постановления церковных соборов и папские буллы. Подобному рациональному, схоластическому осмыслению подверглись и другие области знания — медицина, риторика, грамматика. Так, уже к началу XIII в. старая грамматика Присциана была вытеснена новым учебником — "Детскими доктриналиями" Александра из Вилладье.

Школьная жизнь в XII столетии кипела в десятках городов. Абеляр и Иоанн Солсберийский рассказывают, что, получив согласие местных церковных властей, любой магистр, имевший разрешение на преподавание — лицензию, мог открыть частную школу. К прославленным преподавателям стекалось множество учеников, готовых платить за обучение. Это позволяло магистрам быть независимыми от властей.

Моралисты возмущались: ведь знания — дар Божий, торговать ими — значит продавать то, что тебе не принадлежит. "Школяры учатся

благородным искусствам в Париже, древним авторам — в Орлеане, судебным кодексам — в Болонье, медицинским припаркам — в Салерно, чернокнижию — в Толедо, а добрым нравам — нигде", — сетовали современники. От XII в. дошло много памятников поэзии вечных странствующих школяров — вагантов. Школяры, постигая грамматику, сами должны были сочинять латинские стихи, подражая Овидию или римским сатирикам. Они перекладывали на язык Горация знакомые с детства немецкие или французские сказки и истории, воспевали любовь, вино, игру в кости. В их стихах часты были мотивы попрошайничества — до самого конца средневековья множество школяров жили подаянием, что считалось в порядке вещей. Некоторые клирики, получив образование, не могли добиться выгодного места. Они жили подачками богатых покровителей, изливая в стихах свои обиды, высмеивая скупость сильных мира сего, пороки Рима, грубость простолюдинов. Они переходили из города в город, поэтому получили прозвище «бродяги» — "ваганты".

Автор, скрывшийся под псевдонимом "Нищий студент", пишет про себя:

Я кочующий школяр… на меня судьбина свой обрушила удар, что твоя дубина. Не для суетной тщеты, не для развлеченья — из-за горькой нищеты бросил я ученье. На осеннем холоду, лихорадкой мучим, в драном плащике бреду под дождем колючим. [256]

Но вагантам нельзя всегда верить на слово. Среди авторов этих стихов было немало людей солидных — каноников, а то и епископов. Просто они отдавали дань прошлому, своей молодости, повторяя то, что усвоили в годы школярства.

256

(пер. Л. Гинзбурга)

Клирики, когда-либо соприкоснувшиеся с миром городских школ, на долгие годы сохраняли качества, позволявшие распознавать их, куда бы ни занесла их судьба. Они были уверены в превосходстве разума, в том, что истинное благородство проистекает от добродетелей и образованности, а не от происхождения. В их текстах нет-нет да и мелькнут схоластические термины, особый, только школярам понятный юмор.

Нравы парижских школяров привели в ужас Бернарда Клервосского. Он выступил со страстной проповедью, призывая студентов спасать свои души в тиши монастырей. В "Житии святого Бернарда" говорится, что за ним устремились многие. Но на численности парижских школ это никак не отразилось. В Париже был основан монастырь Сен-Виктор, где образованность стремились совместить с аскетизмом и мистическим самоуглублением. Сен-Викторские авторы смотрели на мироздание как на единое целое, а не дробили его на серию логических силлогизмов, что выгодно отличало их от прочих парижан. Но непосредственных продолжателей у них не нашлось.

Как ни критиковали моралисты и мистики нравы новых школ и новые методы образования, именно отсюда, а не из монастырей, выходило все большее число церковных руководителей — будущих епископов и кардиналов. Так, папа Александр III некогда был блестящим преподавателем права в Болонье. При нем церковь попыталась навести порядок в хаосе школ. III Латеранский собор 1179 г. постановил, чтобы в каждом диоцезе выделялись церковные доходы на содержание преподавателей, дабы те не брали платы с учеников. Клирикам рекомендовалось не гнаться за науками, сулящими земную выгоду: за римским правом, медициной. Право на преподавание — лицензию — нужно было выдавать лишь достойным, подвергать их экзамену, и ни в коем случае не брать за это денег.