Посмертная месть
Шрифт:
– Владимир Евгеньич, ты – милицейский ветеран, наверное, всех жителей райцентра наперечет знаешь?
– В райцентре насчитывается более тридцати тысяч душ. Такое количество людей знать наперечет невозможно, – словно опасаясь подвоха, ответил осторожный Дубков.
– Ну, скажем, Капитолину-то Куксину знаешь?
– Куксину знаю. Известная скандалистка. Любит выпить. И дочь Эмму с малых лет в пьянство втянула.
– А что за Солдат Солдатыч к ним припарковался?
– Несветаев его фамилия. Бывший прапорщик Советской армии. Выполнял, как в ту пору говорили,
– Откуда он залетел в райцентр?
– Пока Несветаев воевал да лечился в госпитале, жена нашла другого мужа. Пришлось неприкаянному инвалиду определиться на житье в местный психоневрологический интернат. Больше года прожил здесь в нормальных условиях, трезво. Пока Куксина не заманила в свой шалман.
– Неужели нельзя вернуть его в интернат?
– Неоднократно возвращали. Убегает.
– Он по слабоумию не натворит бед?
Дубков вздохнул:
– Слабоумие Несветаева относительное. В трезвом состоянии мужик вполне нормален, если исключить из его лексикона уставные армейские фразы типа: «Разрешите доложить», «Докладываю», «Отставить» и так далее. Неадекватное поведение начинается, когда выпьет. Обычно танки ему мерещатся. Ну что на это сказать?.. Водка делает дураками даже очень умных и талантливых людей.
– Так-то оно так, Владимир Евгеньич, да соседки Куксиной говорят, будто Солдатыч по-зверски оберегает Капитолину с Эммой от других мужиков.
– Преувеличивают. Раньше избушка Капитолины была форменным притоном. Как говорится, и пеший, и конный туда нырял, если у него бутылка или деньжонки в кармане заводились. Почти каждая пьянка завершалась скандалом с мордобоем. И Капитолина, и Эмма постоянно бродили с лиловыми от синяков физиономиями. Несветаев положил этому безобразию конец. Теперь только втроем пьют. Хотя и загульно, но без рукоприкладства. Проще говоря, для общества Несветаев безопасен.
– А как насчет «опасности» Никита Куксин?
– В криминальном плане Никита непредсказуем.
– Если в райцентре появится, кого в первую очередь навестит?
– Кого-либо из уголовных дружков.
– А мамашу?..
– Вряд ли. Родственных связей для Куксина не существует. Если бы у Капитолины можно было сытно подкормиться или чем-то подразжиться, тогда бы Никита заглянул к ней обязательно. А просто так… Он задолго до судимости материнский кров покинул и стал ошиваться по уголовным притонам.
– Владимир Евгеньич, имей в виду, что Никита Куксин в среду освободился из колонии, а уже с сегодняшнего дня объявлен его розыск, – заканчивая разговор, сказал Голубев.
– По какому поводу? – спросил участковый.
– Пока по подозрению в угоне автомобиля у гражданина Люлькина. Дальше станет видно, по какой статье пойдет Никитка на новую отсидку.
– Самого Люлькина, выходит, не нашли?
– Нет.
– Мужик пьющий. Может, через день-другой сам появится.
– Поживем – увидим…
Ни на другой, ни
Глава VII
Николай Бормотов проснулся с восходом солнца. Стараясь не разбудить преспокойно посапывающую жену, осторожно поднялся с кровати, натянул спортивные брюки и, сунув босые ноги в войлочные шлепанцы, тихонько вышел из дома во двор.
На загляденье ясное утро предвещало солнечный день. С хрустом потянувшись, Бормотов «покачал» бугристые, как у профессионального штангиста, мускулы, выжал стойку на руках и, ловко перевернувшись через спину на ноги, вытащил из-под крыльца двухпудовую гирю. Легко вскинув двухпудовку правой рукой, сначала перекрестился ею, потом принялся жонглировать, будто заправский силовик в цирке. Закончив спортивные процедуры, умылся под рукомойником похолодавшей за ночь водой и лишь после этого вернулся в дом.
Жена еще спала. Безмятежное и красивое лицо ее теперь кривилось такой гримасой, словно спящую душили слезы. «Опять что-то неприятное снится», – подумал Бормотов и весело сказал:
– Вставай, Надежда, поднимайся! Родина-мать зовет!
Надя рывком села на кровати. Стыдливо прикрыв краем простыни обнаженную грудь, она несколько секунд испуганно смотрела на мужа, а когда наконец очнулась ото сна, виновато проговорила:
– Такая чертовщина приснилась – жуть.
– Ты же недавно пела, что казачка Надя черта не боится.
– Во сне все кажется страшнее, чем в жизни.
– Жизнь нынче тоже не подарок… Однако нам с тобой грешно на нее жаловаться.
– Разве я жалуюсь? Меня пугает, как бы сон вещим не оказался.
– Какие бесы тебе снились?
– Да так все…
– Ну, если так, то перетакивать не станем, – Николай подмигнул жене. – Не печалься, Надюха! Двадцать пять лет – такой возраст, когда и жизнь хороша, и жить хорошо! Не я это придумал. Великий пролетарский поэт сказал на заре социализма.
Надя улыбнулась:
– Коля, внешне ты совсем не похож на отца, но по говорливости – вылитый батя.
– Куда мне до него! Мой батя, если заведется, любого политика-говоруна за пояс заткнет. Поднимайся, Надежда! Нас ждут великие дела!
– Который час?
– Счастливые часов не наблюдают. Я пойду управляться по хозяйству, а ты готовь завтрак да провизию на покос. Сено после дождя теперь хорошо просохло.
– Прежде мне надо Буренку подоить.
– Буренку без тебя подою и в стадо спроважу. Кабанов и пернатых тоже накормлю сам.
– Ты почему такой хороший?! – игриво удивилась Надя.
– А потому, дружок, что я жизнь учу не по учебникам, – весело пропел Николай, наклонившись, поцеловал жену в зарозовевшую теплую щеку и вышел из спальни.
Крестьянскую работу Бормотов, не сказать, чтобы обожал, но делал ее с удовольствием. После электровоза, где каждая поездка сопровождалась напряжением нервов, в сельской глуши Николаю казалось, будто он находится в долгосрочном отпуске, когда никто тобой не командует и ни перед кем не надо отчитываться.