Посмертные записки Пиквикского клуба

Диккенс Чарльз

– Ну, а теперь поговорим о моем деле, – начал Сэм. – Навострите уши и молчите до тех пор, пока я не кончу.

После такого краткого предисловия Сэм передал, по возможности сжато, последний знаменательный разговор с мистером Пиквиком.

– Остался там один, бедняга! – воскликнул старший мистер Уэллер. – И никто за него не заступится, Сэмивел! Этак не годится.

– Конечно, не годится, – согласился Сэм. – Я это знал раньше, чем пришел сюда.

– Да ведь они его живьем съедят, Сэмми! – возопил мистер Уэллер.

Сэм кивнул в знак того, что разделяет эту точку зрения.

– Он вошел туда совсем

сырой, Сэмми, – сказал мистер Уэллер, выражаясь метафорически, – а там его так поджарят, что самые близкие друзья не узнают. Жареный голубь – ничто по сравнению с этим, Сэмми!

Сэм Уэллер еще раз кивнул.

– Этого не должно быть, Сэмивел, – торжественно сказал мистер Уэллер.

– Этого не будет, – сказал Сэм.

– Разумеется, – подтвердил мистер Уэллер.

– Ну, ладно! – сказал Сэм. – Напророчествовали вы очень хорошо, совсем как красноносый Никсон [139] в шестипенсовых книжках с его портретом.

139

Красноносый Никсон – автор дешевых бульварных книжек с прорицаниями.

– А кто он такой, Сэмми? – полюбопытствовал мистер Уэллер.

– Не все ли вам равно? – отрезал Сэм. – Хватит с вас того, что он не был кучером.

– Я знал одного конюха с такой фамилией, – задумчиво сказал мистер Уэллер.

– Не тот, – возразил Сэм. – Мой джентльмен был пророк.

– Какой пророк? – осведомился мистер Уэллер, строго взглянув на сына.

– Человек, который предсказывает, что случится, – объяснил Сэм.

– Хотел бы я познакомиться с ним, Сэмми, – сказал мистер Уэллер. – Может быть, он бросил бы луч света на ту самую болезнь, о которой мы только что говорили. Ну, что поделать, а если он умер и никому не передал своей лавочки, стало быть и толковать не о чем. Продолжай, Сэмми, – со вздохом добавил мистер Уэллер.

– Так вот, вы тут пророчествовали, что случится с хозяином, если он там останется, – продолжал Сэм. – Не придумаете ли вы какого-нибудь этакого-подходящего способа о нем позаботиться?

– Нет, не придумаю, Сэмми, – с глубокомысленным видом ответил мистер Уэллер.

– Так-таки ни единого способа? – осведомился Сэм.

– Ни единого, – отвечал мистер Уэллер, – вот разве... – И луч прозрения осветил его физиономию, когда он понизил голос до шепота и приложил губы к уху сына. – Вот разве вынести его в складной кровати потихоньку от тюремщиков, Сэмми, или нарядить старухой под зеленой вуалью.

Сэм Уэллер неожиданно принял с презрением оба предложения и повторил свой вопрос.

– Нет! – сказал старый джентльмен. – Если он не хочет, чтобы ты там остался, я никакого выхода не вижу. Нет проезда, Сэмми, нет проезда.

– Ну, так я вам скажу, как проехать, – объявил Сэм. – Я вас попрошу ссудить мне двадцать пять фунтов.

– А какой от этого будет прок? – полюбопытствовал мистер Уэллер.

– Что будет, то будет, – отозвался Сэм. – Может быть, вы их потребуете обратно через пять минут; может быть, я скажу, что не хочу отдавать, и выругаюсь. Не придет ли вам в голову арестовать родного сына из-за этих-вот денег и отправить его во Флит? Что скажете, бессердечный бродяга?

После ответа Сэма отец и сын обменялись полным телеграфическим кодом кивков и знаков, а затем старший мистер Уэллер сел на каменную ступеньку и принялся хохотать так, что побагровел.

– Что за старая образина! – воскликнул Сэм, возмущенный такой потерей времени. – Ну, ради чего вы сидите здесь и превращаете свою физиономию в дверной молоток, когда впереди столько дела? Где у вас деньги?

– Под козлами, Сэмми, под козлами, – отвечал мистер Уэллер, расправляя морщины. – Подержи мою шляпу, Сэмми.

Освободившись от этого бремени, мистер Уэллер резко вывернул туловище на одну сторону и, ловко изогнувшись, ухитрился запустить правую руку в чрезвычайно поместительный карман, откуда после долгих усилий и пыхтенья извлек бумажник in octavo [140] , перетянутый широким ремешком. Из этого хранилища он вытащил пару ремешков для кнута, три-четыре пряжки, мешочек с образчиками овса и, наконец, небольшую пачку очень грязных банковых билетов, из которой отсчитал требуемую сумму и вручил ее Сэму.

140

Бумажник in octavo – то есть размером в восьмую долю листа – гиперболизм Диккенса.

– А теперь, Сэмми, – сказал старый джентльмен, когда ремешки, пряжки и образчики снова были спрятаны и бумажник опущен в недра того же кармана, – а теперь, Сэмми, я тут знаю одного джентльмена, который обделает для нас это дело в одну секунду, – блюститель закона, Сэмми, а мозги у него, как у лягушки, разбросаны по всему телу до самых кончиков пальцев; друг лорд-канцлера, Сэмивел, так что стоит ему только сказать, чего он хочет, и тот посадит тебя под замок на всю жизнь.

– Ну нет, этого ничего не нужно, – сказал Сэм.

– Чего не нужно? – осведомился мистер Уэллер.

– Ничего такого против конституции, – отрезал Сэм. – После перпетум мобиле – хабис корпус – самая расчудесная выдумка. Я частенько читал об этом в газетах.

– Да какое же она имеет отношение к делу? – спросил мистер Уэллер.

– А такое, – сказал Сэм, – что я буду стоять горой за это изобретение и соответственно поступать. Нечего там шептать лорд-канцлеру, мне это не нравится! А вдруг это повредит делу, когда нужно будет выйти из тюрьмы!

Уступив по этому пункту желаниям своего сына, мистер Уэллер тотчас же отыскал высокоученого Соломона Пелла и сообщил ему о своем намерении немедленно получить приказ о взыскании двадцати пяти фунтов и судебных издержек, с тем чтобы приказ был направлен против «личности» некоего Сэмюела Уэллера. Связанные с этим расходы выплачиваются Соломону Пеллу авансом.

Поверенный был в прекраснейшем расположении духа, ибо попавший в беду поставщик лошадей был освобожден от ответственности по приговору суда. Он весьма одобрил привязанность Сэма к своему хозяину, заявил, что она очень напоминает ему его собственное чувство преданности к его другу канцлеру, и немедленно повел старшего мистера Уэллера в Темпль скрепить присягой показание о долге, которое мальчик с помощью синего мешка написал тут же на месте.