Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума
Шрифт:
— Плохой писатель Хемингуэй, — сказал гарсон. — Что это за творец, у которого все понятно? Он сказал, она сказала… Он попросил, она отказала… Примитив.
Нобелевку взять не побрезговал. А вот Сартр со своим экзистенциализмом взял и железно облажал Нобелевский комитет…
В кафе мы вошли с важностью и степенностью артиллерийского снаряда на излете. Габриэль все объяснил своим коллегам, и нас «с великим бережением» усадили за любимый столик нелюбимого гарсоном Хемингуэя. Именно здесь, по его собственной легенде, был написан рассказ «У нас в Мичигане» и начало «Фиесты». По стенам висели автографы и наброски великих.
Нам подали большую менажницу с холодными закусками, по большой порции палтуса в кляре и огромный графин белого вина.
— Здешний уксус мне надоел, — сказал Атсон. — И никогда на столах нет кетчупа.
— И тертой редьки нет, что характерно, — сказал я.
Гарсон ничего не говорил и только шевелил челюстями, словно и не толокся целый день возле кухни. Хотя ничего удивительного…
Я помахал рукой официанту.
— Принесите нам водки, смирновской, со льда. И пива, темного, густого, чешского.
Глаза официанта на мгновение увеличились, но он вышколенно кивнул и бросился выполнять заказ. Психов это кафе на своем веку повидало больше, чем Канатчикова дача.
Секунд через шесть он вернулся, неся три рюмки и три бутылочки.
— Вы меня плохо поняли, друг мой, — сказал я. — Когда говорят «смирновской со льда», разумеют целую бутылку, лучше литровую. Запотевшую, со слезой.
— О-ла-ла! — обрадовался официант и добавил по-русски: — Le zapoy!
— О нет, — сказал я. — Это еще не zapoy. Это пока еще называется guljaem!
— Guljaem! — с еще большим восторгом воскликнул официант и пропал.
Возвращался он, танцуя. Исполинская бутыль «столового вина № 21», действительно запотевшая, была оборудована хитроумным гидравлическим устройством, позволяющим наполнять рюмки, не тревожа всего вместилища. На нас начали оглядываться.
— Галлон, — с тихим благоговением сказал Атсон. — Как давно я не видел живого галлона!
На лице Габриэля отразился экзистенциальный ужас. Должно быть, он понял в эту секунду, что выбор им уже сделан, и выбор этот роковой.
— Бесподобно, друг мой! — воскликнул я. — А теперь — не найдется ли в вашем гостеприимном заведении хотя бы один стакан с семнадцатью гранями?
Официант выронил поднос, но успел его подхватить.
— Да, месье. Один должен быть. Но это не простой стакан. Когда месье Шаляпин демонстрировал мощь своего голоса, именно этот стакан из дюжины выдержал.
Только не разбейте его.
Стакан принесли в серебрянном подстаканнике. Я осторожно извлек священный сосуд из оправы и водрузил его на середину стола.
— Друзья мои! — я встал. — Все знают, что беспричинное пьянство неизменно ведет к распаду семьи, частной собственности и государства. Но мало кто знает, какой знаменательный день сегодня не отмечает человечество. Двести лет назад в этот день великий русский ученый Михайла Васильевич Ломоносов продемонстрировал графу Шувалову первое изделие стеклолитейной мастерской — вот точно такой же русский граненый стакан. Граф Шувалов взял в руки теплый стакан, прижал его к груди и произнес исторические слова: «Сосудом сим слава Росии прирастать будет!» Прошу выпить за славу Росии!
Мы встали и выпили — еще из тех первопринесенных маленьких рюмочек.
— А теперь, Билл, я хочу продемонстрировать вам приготовление знаменитого коктейля «Йорз»…
Позвольте вашу недокуренную сигарету.
С некоторой оторопью он протянул мне дымящийся окурок. Я двумя пальцами взял этот еще теплый трупик и бросил на дно стакана. Все неотрывно смотрели на меня.
Окурок я залил водкой. Коротко зашипело, взлетел парок.
— Смотрите, Билл. Ровно половина объема — водка.
— Да-да.
— Теперь берем пиво…
Я долил водку пивом — вровень с краем. Пенный ободок быстро истаял.
— Вот и все, Билл. Теперь вам остается выпить это.
— С окурком?
— Можете его потом выплюнуть, это не возбраняется.
— Понятно. Хм: — он оглядел публику. Публика притихла и смотрела внимательно: что же будет. — Если сегодня вы доберетесь до Сартра, заделайте ему такой же коктейль, только вместо окурка бросьте туда муху.
Он опрокинул в себя стакан, потом деликатно нагнул голову и выплюнул окурок в горсточку.
— Долго ждать? — спросил он.
Я посмотрел на часы.
— Минут десять. Потом наступает трупное окоченение.
Атсон закурил новую сигарету и стал вместе со всеми ждать окоченения.
— Да? — сказал Габриэль. — А сами-то вы что же?
— Нет проблем, — сказал я, отнял у Атсона сигарету и повторил всю процедуру.
Ксерион в организме имеет счастливое свойство сжигать алкоголь, об этом его побочном действии я не говорил Атсону, умиравшему от лучевой болезни в больнице «Маунт-Синай». Сам же Билл свою непоколебимую крепость объяснял наследием Атсона-старшего. К сожалению, весть о том, что Билл попал в плен к японцам, угробила славного старика…
Атсон все не коченел, и Габриэль решил вступиться за честь la belle France.
— Вот теперь можно и к Сартру, — весело сказал он, оставшись в живых.
— К дьяволу Сартра, — сказал Атсон. — Плохой писатель, пить не умеет.
— Фицджеральд тоже не умел пить, — сказал я.
— А если бы умел, вы представьте, какой великий был бы писатель! — воскликнул Атсон. — Не хуже Берроуза…
— Не хуже, — мотнул я головой. — Ну вот настолечко не хуже.