Посмотри в глаза чудовищ
Шрифт:
– Нет.
– Услышите! – пообещал он.
Войдя в следующую комнату, я изумленно остановился. Там, среди больших камней, испещренных пиктограммами, и закрепленных между ними кривеньких стволиков выросших на всех ветрах сосен, два белокурых бронзовокожих атлета сжимали друг друга в отнюдь не борцовских объятиях. Зеботтендорфа это зрелище явно восхитило… А как бы порадовался Кузмин!..
– Рудольф, – сказал я. – Насколько я помню, по законам рейха этим ребятам самое место в том самом Дахау. Кажется, розовый треугольник?
– Вы попали пальцем в небо, Николас! Наша задача – противопоставить гнусному жидовскому гомосексуализму подлинно арийские отношения между мужчинами! Женщина, как известно, есть начало расслабляющее – для нас же расслабление недопустимо! История нам этого не простит.
– А как же идеальная арийская женщина? – озаботился я. – Откуда же возьмутся миллионы младенцев для будущих легионов?
Он хитро посмотрел на меня, подмигнул и сказал:
– Мы работаем над проблемой. И она будет решена наилучшим образом.
– «Красная магия» тоже озабочена этим, – сказал я. – Даже в фольклоре отмечено. Русские женщины поют:
Девушки, война-война,Я осталася одна.Я и лошадь, я и бык,Я и баба, и мужик.Фон Зеботтендорф глубоко задумался.
– Значит, репродуктивное лесбиянство представляется вам более перспективным?..
– Разумеется. Недаром же советский Уголовный кодекс не предусматривает наказания за женскую однополую любовь.
– Это следует обдумать… А здесь у нас отдел Полой Земли…
Мы вошли в просторную комнату с закругленными углами и очутились как бы внутри яйца. На стенах рельефно проступали искаженные очертания материков. Сами мы попирали сапогами белоснежный щит Антарктиды.
– А вы знаете, что Антарктиду открыли древние арийцы? – пристукивая каблуком и щурясь, спросил меня Зеботтендорф.
– Как? И Антарктиду тоже?
– Да. Доказательства налицо. В неканоническом тексте «Хеймскринглы» Снорри Стурлуссона упоминается поход на Париж дружины ярла по имени Торкель Бешеный Пингвин.
– Ну и что? – сказал я. – У меня был знакомый поручик Асхат Кенгуров. Следовательно, Австралия открыта новгородскими ушкуйниками.
Зеботтендорф не нашелся с ответом.
Надо сказать, что я шутил, а на самом деле мне было слегка не по себе, поскольку на рельефной карте тут и там были разбросаны черные трискелионы, заключенные в алый круг. И все они приходились на места расположения известных мне румов! Правда, не все румы, известные мне, были ими отмечены, но это уже не так важно.
– А это что, ваши филиалы? – простодушно спросил я.
Барон вздохнул:
– Если бы я знал… По легенде, это места входа в подземное царство. Оттуда повелитель Агартхи рассылает своих гонцов во все страны.
– Так у вас есть и карта Агартхи?
– Разумеется. Но вряд ли найдется хоть один разумный человек, который сохранит рассудок, ознакомившись с нею. Есть два специалиста, которыми мы пожертвовали…
– Не одного ли из них волокли по коридору?
– Нет. Это юноша Шелленберг попытался внедрить своего человека в Агартху. А вытаскивать, как вы понимаете, пришлось нам…
– Меня тревожит ваша откровенность, барон.
– Напрасно. У вас идеальный арийский череп, вы враг большевизма – следовательно…
– Ваш друг?
– Если не вдаваться в мелкие подробности – да. Вот, посмотрите, отдел Вечного Льда…
Отдел Вечного Льда состоял из двух тесных комнатушек, где сидели все те же унылые нибелунги в нарукавниках. Один из них был облачен в голубую тогу, другой – в пурпурную. Столы и стеллажи завалены были гроссбухами и папками, тонкими и пухлыми, серыми и оранжевыми. Похоже, борьба льда и огня выведена была здесь в пространство канцелярских абстракций.
В отделе оккультной геральдики меня принудили заполнить анкету из ста одиннадцати пунктов. В числе вопросов были такие: «Причина и обстоятельства вашей смерти», «Имеете ли родственников за пределами сознания?» и «Чьей реинкарнабулой являетесь в настоящий момент?». С первыми двумя я справился довольно легко, а над третьим задумался и наконец вписал Аруджа Барбароссу, чем вызвал определенный ажиотаж у тружеников астрала.
Герб мне начертали в полчаса. Он был красив: черный с серебром. Косой андреевский крест пересекал щит. Горностай был в верхнем – серебряном – квадранте, грифон – в нижнем черном. В правом черном располагалась четырехконечная серебряная звезда, а в левом серебряном – шестиконечная черная. Короче, был мой герб эклектичен и нелеп, как «Лес» Островского в постановке Мейерхольда.
– Здесь еще недостает портрета фюрера с девочкой Мамлакат на руках, – сказал я.
Зеботтендорф захохотал.
Отдел Луны был самый большой и самый красивый. По крайней мере, там был хоть и небольшой, но настоящий музей пилота люфтваффе Курта Келлера. Под стеклянной витриной лежал его диплом об окончании гимназии в городе Вютцдорфе, значок «гитлерюгенда», медальон с портретом угрюмой девушки и завязанная узелком прядь волос, увеличенная семейная фотография, велосипед и гитара… Девушка-экскурсовод – та самая, с медальона, – поведала ритмической прозой о том, как ее жених был послан фюрером с высокой миссией: водрузить знамя рейха на северном полюсе Луны. На сконструированном им аппарате Курт Келлер опроверг измышления неарийской физики, подал условленный сигнал фальшфайером из окрестностей Луны и по коротковолновой рации сообщил, что борется с сильным боковым космическим ветром. Через несколько дней по радио донеслись суровая музыка «Хорста Весселя» (Курт взял с собой патефон и несколько любимых пластинок) и прерывающийся голос пилота: «Мой фюрер, вашим именем!.. территория рейха!.. отныне и на тысячу лет!.. водружен!.. прощайте, умираю с именем!..» В честь этой победы мастер Хагель, ученик великого Фаберже, изготовил серебряный кубок с эмалевыми медальонами, из которого наш обожаемый фюрер пьет по утрам карлсбадскую воду…
Когда мы покинули музей, я вопросительно посмотрел на барона. Он несколько смутился и стал рассказывать:
– Видите ли, Николас… Когда мы навели справки, оказалось, что все Курты Келлеры, когда-либо поднимавшиеся в небо, либо живы и здоровы, либо геройски погибли на фронтах. Диплом гимназии с таким номером никому не выдавался. И так далее… Однако убежденность юнгфрау Хильды оказалась настолько велика, что передалась даже фюреру – а ведь он особенно тонко чувствует границу между грубой истиной фактов и подлинной истиной духа.