Посмотри в глаза чудовищ
Шрифт:
– Глотку ему резали не раз, – сказал я. – И на костре жгли. Ему это – как слону дробина.
– Вы знали его, сэр?
– Мы как раз занимаемся им и ему подобными.
– Так у немцев это что – всерьез?
– Более чем. Сенат не стал бы тратить деньги на шарлатанов.
– И этот немец, – Чарли кивнул на застонавшего Рана, – имеет какое-то отношение?..
– Да. Но он на нашей стороне. Давайте-ка займемся им…
И мы занялись Отто Раном. А потом мы занялись Марлен. А потом – остальными ранеными. А потом наступило утро.
Выше облаков гудели самолеты, и вдали гремели разрывы тяжелых бомб…
Первым шел сержант-канадец. Не подумайте, сэр, что я не хочу тащить носилки, сказал он смущенно, но меня считали лучшим браконьером к югу от Калгари. Каковы же худшие, подумал я, вспомнив вчерашний треск и сопение, но ничего не сказал: нести Марлен я бы ему и подавно не доверил. Да и не только ему…
– А ведь я эту тетку знаю, – сказал Нат, который держался за носилки сзади.
– Я тоже, – сказал я. – Не сбивай дыхание…
Твое счастье, что она не слышала про «тетку»…
До места нашей «пещерной стоянки» мы добрались быстро – едва ли не быстрее, чем вчера добирались до фургона, хотя вчера шли под гору, а сегодня – в гору. Но дальше начались препятствия. Камни за ночь обледенели, и подниматься по этому каскаду невысоких, но очень скользких горок было трудно и нам, несущим носилки, и тем раненым, которые шли своим ходом. Отто стонал, Марлен молчала. Иногда мне казалось, что она перестает дышать. Но потом прорывался кашель…
Наконец мы выбрались из каменного лабиринта.
Дальше пошло легче. Даже снег здесь был плотнее и не проваливался так, как внизу. Ели метров тридцати в высоту с изогнутыми от постоянных ветров вершинами росли по склонам лощины. Под пологом одной такой ели мы остановились передохнуть.
– Далеко еще? – спросил я.
О'Лири посмотрел на схему.
– Сейчас будет камень…
Но камень мы не заметили под снегом. К счастью, О'Лири, браконьер-первопроходец, споткнулся о него и грохнулся во весь рост. Рукавом он смахнул снег с блестящей поверхности…
– Отсюда – сорок шагов на север, – сказал он, не вставая. – А что тут написано?
– «Направо пойдешь – женят, налево пойдешь – замуж выдадут, прямо пойдешь – о камень навернешься», – процитировал я по памяти. – У вас же ирландская фамилия, неужели вы не узнаете письмена своих предков?
– Черточки дурацкие, – сказал сержант, поднимаясь. – Откуда вы все это знаете?
– Долг службы. Ведите, сержант.
– А нам ведь направо… – сержант огляделся. – И что, я всю жизнь женатым ходить буду?
– Так гласит вековая мудрость, – вздохнул я. – Считайте шаги, сержант.
– Это приказ, сэр?
– Да, это приказ.
Оглядываясь на нас, он отсчитал сорок шагов. Остановился.
– О! – сказал он изумленно. – Да тут проход!
Как оказалось, печи-голландки топить умеет только русский человек. О'Лири и негр Дуглас натаскали из подвала кучу дров. Иней уходил со стекол, обращаясь в пар. И скоро стало по-настоящему жарко.
– Мне кажется, леди уже чувствует себя лучше, – сказал негромко Чарли. – Этот пенициллин и вправду творит чудеса.
Дело было не только в пенициллине, но я не стал уточнять.
Отто на минуту пришел в себя, огляделся – и спокойно уснул.
Дом его ни в коей мере не напоминал жилище последнего немецкого романтика. Очень чистенькие беленые комнаты, на резных деревянных полках красуются расписные декоративные тарелки. Ходики стояли: гиря опустилась до полу. Пол застелен вязаными крестьянскими ковриками. Позеленевшее от времени медное распятие в углу. Тяжелые дубовые табуреты с прорезью посредине. Крахмальная скатерть на столе. Комод у стены оккупирован фарфоровыми пастухами и пастушками. Единственная картина в доме была отнюдь не «Островом мертвых» Беклина, а изображала богобоязненную семью немецких поселян, после трудового дня усаживающуюся за стол. И везде салфетки и полотенца с вышитыми на них готическим шрифтом изречениями народных мудрецов.
– Извините, сэр. – Дуглас, рассматривавший все это с изумлением и тревогой во взоре, обернулся ко мне. – Не знаете ли вы, что здесь написано? Вдруг, не дай господь, это языческие заклинания, и мы все попадем в ад, потому что видели их? Чарли рассказывал, что эти наци – чистые сатанопоклонники.
– Это заклинания, но не языческие, – сказал я. – «Карты и кружка доводят до бедности», «Смерть подстерегает везде, и на празднике, и на балу», «Мужчина без женщины – словно голова без тела», «Лучше десять завистников, чем один сострадалец», «Лучше дважды измерять, чем один раз забывать», «Каков человек, такую ему и колбасу жарят», «Шалость редко приводит к добру», «Говори правду, пей чистую воду, ешь вареную пищу», «Большая дубина набивает большие шишки», «Если бы кто-нибудь захотел зарыть правду, ему потребовалось бы много лопат», «Слишком много искусства пользы не приносит», «Любовь и ум редко идут рука об руку», «Хорошо пережеванное – наполовину переваренное…»
Сумрачный германский гений вогнал всех в задумчивость. Наконец Дуглас сказал:
– Да-а… Неудивительно, что эти джерри взбесились и решили завоевать мир…
О'Лири почесал в затылке:
– Не знаю, как там лопаты, а от кружки и картишек я бы сейчас не отказался.
И все ожили.
В подполье висели окорока, лежали головки сыра. В ларе, расфасованные по полотняным мешочкам, хранились сухари. О'Лири безошибочно определил под мешковиной зеленоватую длинную бутыль чистого, как слеза младенца, самогона.
Нат устроился на чердаке – наблюдать.
– Знаете, дядя Ник, – сказал он, когда я забрался к нему, – странно все это.
– Что?
– А вот: ни самолетов здесь не слышно, ни взрывов…
– Бывают такие места, – сказал я. – Ты все равно поглядывай…
Я спустился и застал следующую сцену: О'Лири вытащил из стола колоду Таро и сейчас, слюня палец, выбрасывал лишние карты.
– Сержант, – сказал я.
– Да, сэр?
– Положите колоду на место. Это не игрушка.
– А что такого? Карты и карты. Только масти не так нарисованы.