Посол без верительных грамот (сборник)
Шрифт:
– Несчастья одно за другим, – сказал он, очень расстроенный. – Попали в полосу невезений. С Марсом еще не прояснилось?
Рой хмуро смотрел на подавленного президента – тому приходилось нелегко: от него требовали ясных результатов, а он все надежды возлагал на исследование, зашедшее в тупик.
– Нет ли связи между этими событиями? – продолжал Боячек. – Я не физик, но мне кажется, что одно событие как-то корреспондирует другому.
– Возможно, связь есть, – сдержанно ответил Рой, – но мы ее пока не открыли. Правда, мы нашли интересные факты о незнакомых инозвездных цивилизациях, о них я вас информирую позднее.
Из щитовой выкатилась койка, на ней лежал Андрей. Президент остановил врача, шедшего позади.
– Сильное нервное потрясение, таков предварительный диагноз, – ответил врач. – Я бы сказал – нервный взрыв.
– Корытин будет жить?
– Пока удается поддержать жизнь – и это уже хорошо.
Койка покатилась дальше. Боячек спросил директора, можно ли входить в щитовую или подождать, пока произведут фотографирование. Директор ответил, что во всех помещениях установлены обзорные теледатчики. Корытин, правда, свой выключал: он объяснял, что не может сосредоточиться, когда за ним наблюдают. Но сейчас каждая мелочь многократно зафиксирована на пленке. Президент первый шагнул внутрь.
– Повреждений не вижу, – сказал он, осматриваясь.
Щитовая получила название от щитов с приборами, дублирующими командные аппараты операционных залов. В отличие от лаборатории Роя с ее множеством механизмов, у Андрея не было ничего, кроме стола, стереоэкрана над ним и самописцев на щитах, да еще стоявшего посреди комнаты четырехугольного сооружения с телескопическим глазом и вращающимся креслом.
– Корытин редко прибегал к экрану, он предпочитал оптический искатель. – Директор показал на аппарат с телескопическим глазом. – Несчастье произошло во время расшифровки сигналов из скопления Кентавр-3.
– Здесь все? – Боячек обвел глазами вошедших сотрудников лаборатории.
– Давайте восстанавливать картину происшествия.
– Прослушаем запись, – предложил директор.
Обзор щитовой был выключен, но звуковая связь поддерживалась. Корытин голосом отдавал распоряжения.
Генрих присел около щита, рядом встали Рой и Арман. На экране появилось изображение операционного зала: сотрудники работали за пультами. Изредка голос невидимого Андрея требовал, чтоб ослабили или усилили сигналы. В четыре часа тридцать две минуты, когда шла интенсивная обработка непрерывно принимаемого светоизлучения Кентавра-3, внезапно раздался восхищенный голос Андрея: «Наконец-то!», еще через минуту: «Вот это да!», почти непосредственно за этим новое восклицание, в нем слышалась досада: «Нет, не успели!», и еще после трех минут молчания вопль: «Какой ужас! Помогите же!» Вопль был полон отчаяния и так невнятен, словно Андрея что-то зажало.
Генрих приподнялся и вновь опустился – все в нем рванулось бежать на этот прорыдавший короткий призыв. Рой молча положил руку на плечо брата.
– И это все, – хмуро сказал директор. – Первый же расшифрованный сигнал оказался гибельным. К счастью для остальных, Корытин вел расшифровку один. Он недавно подал мне рапорт, что, пока не убедится в безопасности приема, никого в щитовую не допустит.
– Запись сигнала, расшифровка которого привела к катастрофе, сохранилась? – спросил Боячек.
– Да, конечно.
– И ее можно снова попытаться расшифровать?
– Да, конечно.
– В той же последовательности, в том же темпе?
– В той же последовательности, в том же темпе. И, вероятно, с теми же результатами: новый наблюдатель пострадает так же загадочно, как Корытин.
Президент задумался.
– И, однако, нужно повторить расшифровку. Сигналы, судя по всему, генерирует высокоразвитая цивилизация. Возможно, она враждебна всему живому и, как сказочный джинн, платит гибелью каждому, кто пытается с ней познакомиться. Но даже в этом случае мы должны знать характер опасности, угрожающей человечеству.
Он посмотрел на Роя. Рой нахмурился:
– Вы хотите поручить и эту задачу нашей лаборатории? Не много ли заданий?
– А кто другой может провести такие исследования? – спросил президент. – Вы как-то специализировались на неожиданностях космоса, другие лаборатории работают по заранее определенной тематике.
Рой колебался недолго.
– Хорошо, мы займемся этим. Андрей – наш друг, несчастье с ним касается нас близко. И я согласен, что беды последнего времени имеют какую-то общую основу.
Вскоре Рой попросил разрешения удалиться. Арман пошел с Роем.
– Не могу сосредоточиваться на людях, – пожаловался Рой Арману. – Временами я завидую Генриху: он способен размышлять в любой обстановке, ему нужно только увлечься. И размышляет он легко и стремительно, а я тугодум.
Арман поинтересовался, что обнаружено в Музее Джексона.
– Надо проверить труп обезьянки, – сказал он, выслушав Роя. – Это сделаем гамма-искателями, не вскрывая могилы. Думаю, Артемьева удастся уговорить на обследование. Если не возражаешь, этим займусь я.
2
В сознании Андрея не возникало ни четких мыслей, ни бредовых картин: мозг то пробуждался – слабенькое пульсирующее излучение свидетельствовало, что клетки живут, – то снова погружался в дремоту. Жизнь на самом низком энергетическом уровне – такой формулой определил состояние электронный медик.
– Почти начисто сгорел парень, – отвечал главный врач университетской клиники Кон Араки на запросы о пострадавшем. Араки был человек, он высказывался с обычной человеческой неточностью. И если вначале у Роя была надежда, что Андрей очнется и поможет распутыванию нового происшествия, то скоро он с этой надеждой расстался. Он так сумрачно и объявил Генриху и Арману, явившимся после его очередного разговора с врачами.
– Зато есть новости об обезьянке! – сказал Арман. – И не только о ней, друг Рой, но и о Спенсере с Гаррисоном, и о снотворце Артемьеве!
– Начинайте с обезьянки, – сказал Рой. – В каком состоянии труп? Труха? Сто лет все-таки прошло после ее смерти.
– Обезьянки нет. В гробу, в котором ее хоронили, нет никаких останков.
Рой с недоумением посмотрел на Генриха. Улыбающийся брат молчал. Это было его любимое состояние во время общего разговора: внимательно всех слушать, улыбаться каким-то своим мыслям, а если вступать в беседу, то лишь при вопросах, от которых нельзя отмолчаться.