Посредник
Шрифт:
Что ж, тогда я остаюсь на посту — здесь не до Маркуса.
Я даже не буду вынимать письмо из конверта, прочитаю только то, что на виду; первое слово — я это видел, хотя текст был перевернут — повторялось три раза.
«Любимый, любимый, любимый!
Обычное место, обычное время, сегодня вечером.
Только смотри, будь...
Остальное скрывал конверт.
ГЛАВА 10
Едва ли Адам и Ева, отведав злополучного яблока, расстроились сильнее, чем я.
Из меня словно выкачали воздух, словно обухом по голове огрели; я был обманут
Они были влюблены! Мариан и Тед Берджес были влюблены! Из всех возможных объяснений именно это никогда не приходило мне в голову. Какое разочарование, какое жуткое разочарование! И что же я за дурак такой!
Чтобы не упасть окончательно в собственных глазах, я позволил себе неискренне хмыкнуть. Только подумать, попался, как последний простофиля! Мир высоких чувств рухнул, и душа мгновенно освободилась от оков, враз исчезла и огромная физическая тяжесть, давившая на меня все эти дни; казалось, я вот-вот взлечу в воздух. У меня было одно оправдание — ждать такого от Мариан я никак не мог. Мариан, столько сделавшая для меня, такая чуткая и понимающая, Дева из созвездия Зодиака — как она могла пасть так низко? Втюриться, втрескаться — по такому поводу мы в школе не просто хихикали в кулак, мы презирали это больше всего на свете. Мысли мои метались, сменяя одна другую: служанки, глупые влюбленные служанки, выходившие к молитве с заплаканными глазами; открытки, размалеванные, смешные, вульгарные открытки, выставленные напоказ в любом магазине — я и сам посылал такие, пока не разобрался, что к чему.
«Мы прекрасно проводим время в Саутдауне» — любовная парочка, два жирных голубка. «Поедем в Саутдаун, помилуемся от души», ничего не скажешь, милашки. У одного голубка не лицо, а блин, у другого — кожа да кости. И с вожделением глядят друг на друга.
И всегда или почти всегда кто-то из двух толстый, кто-то тонкий: либо мужчина, либо женщина чудовищно больших или малых размеров; мужчина или женщина, мужчина или женщина...
Я стал хохотать, даже захотелось, чтобы рядом оказался Маркус, вдвоем посмеялись бы вволю, и в то же время мне было тошно: я смутно сознавал, что смех — вещь хорошая, но ведь кумира им не заменишь. Почему именно Мариан, неужели мало других людей на свете? Не удивительно, что она хотела держать это в секрете. Машинально, чтобы никто не видел ее позора, я сунул письмо глубже в конверт и запечатал его.
А ведь письмо надо доставить.
Я взбежал по приступкам, оказался на заливном лугу, и тут же солнце заключило меня в неистовые объятия. Да с какой силой! Лужи-болотца, обрамлявшие дорогу, почти высохли; раньше нижние части стеблей скрывались под водой, а теперь обнажились грязно-желтой полоской — славно поработало солнце! С мостков у шлюза я почти со страхом отметил, как сильно обмелела река. На голубой стороне, где глубже, виднелись лежавшие на дне камни, а раньше их видно не было; на другой стороне, зелено-золотистой, вода вообще почти скрылась под поникшими камышами, они сгрудились в кучу, и возникало удручающее впечатление беспорядка. А лилии, всегда лежавшие на воде, теперь неловко торчали над ней.
И все это — солнце; не устоял перед его чарами и я, мысли приобрели другую окраску. Стыд, душивший меня за Мариан в тени деревьев, теперь исчез. Может, я понял, что перед природой природа бессильна, не знаю; но недобрые чувства к Мариан не могли долго гнездиться в моем сердце, оно смягчило критику, которую обрушил на нее мой разум, и получилось, что миловаться применительно к Мариан — это не самое последнее дело, каким может заниматься человек. Но выработать новый взгляд на вещи я не мог, честность не позволяла мне сказать: «Раз она милуется, значит, это хорошо», или «Другим миловаться нельзя, а ей можно». В конце концов, миловаться надо с кем-то, и если у нее есть...
Кажется, впервые я вспомнил о Теде Берджесе — ведь она милуется с ним! Эта мысль не доставила мне удовольствия. Кстати, где он? В поле шла уборка, но его там не было, это я определил с одного взгляда.
Я пошел к его помощникам.
— Мистер Берджес на ферме, — сказали они. — Есть срочная работенка.
— Какая? — спросил я.
Они заулыбались, но просвещать меня не стали.
До фермы было идти почти милю. Всякие мысли не давали покоя, и я пытался сосредоточиться на скирде, с каким удовольствием сейчас с нее покатаюсь — единственное, в чем я был твердо уверен. Милующиеся парочки, как на смешных открытках, все еще преследовали меня; картинка возникала передо мной и оскорбляла зрение, а потом и разум. Какая глупость, дурость, клоунада, люди превращаются в шутов, надо им втюриться, втрескаться... В лучшем случае, жалкое зрелище, но кому нужна жалость? Жалеть — значит смотреть на людей сверху вниз, а мне хотелось — снизу вверх.
Я открыл ворота во двор фермы и тут же увидел Теда — он выходил из конюшни. Как всегда махнул рукой — в этом жесте и шутка, и игра, и уважение ко мне и Брэндем-Холлу; хорошее приветствие. Рука, я успел заметить, совсем потемнела от загара — тут я ему завидовал. Как-то не вязался он со всей этой глупостью; миловаться — никак на него не похоже.
— Как дела, почтальон? — спросил он.
Да, он нарек меня почтальоном. Взрослые позволяют с детьми подобные вольности. Но когда с тобой вольничает лорд Тримингем — это приятно, а насчет Теда Берджеса я не был уверен.
— Все нормально, спасибо, — с прохладцей ответил я.
Он подтянул видавший виды кожаный ремень.
— Что-нибудь принесли? — спросил он.
Я протянул письмо. Он, как всегда, отвернулся от меня и стал читать, потом убрал листок в карман вельветовых брюк.
— Хороший малый, — сказал он. На моем лице появилось удивление, и он добавил: — Не обиделись, что я назвал вас хорошим малым?
— Нет, ничего, — с постным лицом ответил я. Наверное, сейчас — самая подходящая минута; и я услышал свой голос: — Боюсь, что больше приносить вам писем не смогу.
Рот его приоткрылся, на лоб набежали морщины.
— Почему?
Я объяснил: выздоровел Маркус, теперь убежать трудно.
Он выслушал меня с угрюмым видом, всю его живость как рукой сняло. Против воли я слегка злорадствовал: замешательство, кислая мина — так тебе и надо.
— А ей вы об этом сказали? — спросил он.
— Кому? — спросил я в ответ, надеясь еще больше его смутить.
— Мисс Мариан, кому же еще?
Пришлось признать, что нет.
— Ведь для нее эти записки очень важны. Что она скажет?
Я просто стоял, переминаясь с ноги на ногу, и он продолжал напирать.
— Она не будет знать, как быть, да и я тоже.
Я помолчал, потом сказал:
— А как раньше вы обходились без меня?
Тут он засмеялся:
— Да вы, я вижу, парень не промах. Трудно было, вот как.
Такой ответ меня устроил.
— Слушайте, — внезапно добавил он. — Вы ведь ей нравитесь, правда?
— Ну... вроде бы.
— И вам приятно ей нравиться, так?
Я согласился и с этим.