Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли

Дугин Александр Гельевич

Пол в монотеистических религиях сакрализован(через гендерный дуализм и освящение патриархата), но более не сакрален.

Дезонтологизация эроса

Очевидно, что в креационизме ценность эротического начала, энергии тяготения полов друг к другу, теряет своё значение, свою центральность, свой космологический смысл. То, что развертывается между мужчиной и женщиной, также более не сакрально.

То, что женщину притягивает к мужчине, еще допустимо.Она ищет хозяина, хочет уйти от своей внутренней греховной природы, хочет послужить и исправиться...

Поэтому она стремится выйти замуж. В целом похвально. Но вот то, что притягивает мужчину к женщине, есть слабость и, в каком-то смысле, грех. Мужской аскетизм в монотеизме достигает своих высот. Одинокий мужчина — это правильный мужчина, образцовый мужчина. Он предан разуму, выполняет предписания Бога, сосредоточен на упорядочивании своего поведения и мира вокруг себя. Если в манифестационизме мужская аскеза касалась только той личности, которая её практиковала, то теперь аскетизм становится социальной добродетелью, общественным идеалом. Чем строже мужчина контролирует желания, тем он более мужчина. Место эросу не остается никакого. Энергии притяжения в направлении женщины полностью переносятся в область дьявола.

Эрос утрачивает свою мистическую и онтологическую функцию, но всё же не до конца. Брак в монотеистических традициях — по меньшей мере, в иудаизме и (особенно) христианстве — рассматривается как таинство и, следовательно, сакрализируется. Здесь очень важно обратить внимание на следующее: сакрализируется не сама любовь между мужчиной и женщиной (т.е. эрос — он-то как раз остается под подозрением), сакрализируется форма социального общежития мужчины и женщины, т.е. воля и намерение вступающих в брак поместить свои желания в рассудочную конструкцию религиозных нормативов. Церковный брак придает половым отношениям социальную легитимность, но не освящает саму мотивацию брака. И поэтому в обряде покаяния больше всего вопросов, как правило, связано с тем, не выходили ли супружеские отношения (все остальные категорически порицались) за рамки жестко определенных и постоянно уточняющихся норм.

Показательно, что в исламе брак не имеет сакрального характера, и намеки на онтологизацию пола мы встречаем только у исламских мистиков-суфиев, которые в форме любовной лирики подчас преподносили свои метафизические учения о достижении единства с Творцом.

В христианской традиции брак считается церковным таинством, и некоторые детали обряда венчания и связанные с ним святоотеческие комментарии позволяют предположить, что здесь мы всё же имеем дело с отголосками мифа об андрогине («да будут двое единой плотью» и т.д.). Супружеская пара, сочетавшаяся законным браком, вместе с детьми рассматривается церковным учением как единая личность, как домашняя церковь или цельная и нерасчленимая ячейка христианского общества.

Вообще в христианстве теме любви уделяется гораздо больше внимания, чем в остальных креационистских традициях, но святые отцы всячески подчеркивали, что речь идёт не просто о любви, но её христианском понимании — как почтения, уважения, братского сочувствия. Это любовь бесполая, родственная, социальная. Чтобы подчеркнуть это различие, греческие богословы использовали для обозначения любви в христианском смысле особого термина «агапе», вместо космологического и прекрасно известного греческой традиции, нагруженного онтологическим содержанием термина «эрос».

Запрет на наготу: Бог-портной

В креационизме резко меняется отношение к наготе.Нагота демонизируется, становится объектом табуирования.

Почему представление о том, что нагота является чем-то недопустимым и запретным появляется именно в креационистских моделях?

Три религии активно, жестко и бескомпромиссно реагируют на наготу: это иудаизм, христианство и ислам. Появление голого плеча, локтя, ступни, не говоря уже обо всем остальном, в классических культурах монотеизма — это скандал, настоящий вызов общественному мнению. В иудаизме даже во время брачных отношений между

законными супругами они должны избегать созерцания наготы друг друга. Нагота сама по себе оказывается страшнее, чем то, на что она, казалось бы, должна намекать (в случае греховно ориентированного направления мыслей).

Дело в том, что нагота в случае концепции creatio ex nihilo является не обратной стороной Божества, символизирующей божественную субстанцию, которая так же, как и весь остальной мир мыслится как creatio ex Deo, но позорным откровением «ничто», греха, выражением ничтожности мира и тварной реальности. Поэтому абсолютным императивом становится одежда, как ритуал сокрытия наготы. Само творение как драпировка наготы «ничто» мыслится как деяние портного. «Бог-портной» — эта метафора подходит для расшифровки отношения к наготе в монотеизме.

Именно поэтому нагота демонизируется и жестко табуируется. В такой строго доведенной до предела креационистской концепции под одеждой у людей ничего нет, то есть нет их самих, поскольку, по сути дела, они сами по себеесть не что иное, как одежда для ничто.

Отсюда возникают идеи, обыгранные фантастами — костюма для человека-невидимки или одежды, живущей своей собственной жизнью (брюки-убийцы, галстук-отравитель и т.д.) Вообще культ одежды, который можно наблюдать в западном обществе даже сегодня, культ моды проистекает из своеобразно понятого креационизма. Поскольку нагота ничтожна — одежда является актом, учреждающим всего человека, его содержание, его форму (заметим, что греки называли «формой» качественную структуру вещи, противопоставленную материи). Отсюда современный культ портных и модельеров.

Гендерная гносеология в креационизме

Перейдем к гносеологической сфере. Что представляет собой познание в его гендерном аспекте внутри креационизма?

Ответ однозначен: это рассудочная деятельность взрослых и трезвых мужчин. Познание есть то, что производит в своем сознании мужчина. Жесткие и необратимые логические заключения, тяготеющие к строгой формализации; пренебрежение несоответствиями собственных представлений внешнему миру (стремление всё списать на несовершенство опыта или самого этого мира); гипнотическое навязывание своих взглядов другим как реализация стратегий господства и подавления; зачарованность магией собственного голоса (ложная идея о тождестве убедительно проговариваемых фраз и истины — фонологоцентризм); стремление придать индивидуальным мыслительным конструкциям статус непоколебимой ментальной очевидности; пиетет в отношении авторитета старших и сильнейших мужчин; оперирование дуальными кодами по логике «да-нет», «1–0», с автоматическим сбрасыванием со счетов того, что попадает в разряд «нет» или «0» — все это и другие формы параноидального сознания, свойственные мужскому интеллекту в креационистской культуре становятся образцовыми и единственными маршрутами познания. То, что подходит под эти категории, считается разумным. То, что не подходит, мгновенно зачисляется в раздел глупости и невежества.

Стоит только присмотреться к тому, что происходит в голове у женщины, становится понятным, откуда взялся миф о неисправимой женской глупости. Женщина мыслит совершенно не так; ее познавательные стратегии выстроены по совершенно иным траекториям. Но женское мышление имеет свою структуру, это отнюдь не хаос и не заторможенные, фрагментарные и упрощенные формы мужского мышления, это другое познание и другое мышление; не ухудшенное, а иное.Женщина мыслит гораздо ближе к вещам мира, гораздо более гибко и тонко слушает их голос, считается с их волей. Женщина исходит бессознательно из того, что мир жив, и с этим надо считаться, мужчина же видит в нем, скорее, аппарат, который можно разобрать, собрать заново и заставить служить себе. Тип мышления, свойственный женщинам, в современной философии принято называть «шизофреническим» или «шизоидным», тогда как мужчина мыслит «параноидально».