Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли
Шрифт:
Консервативная Революция
Еще одно показательное направление, хронологически связанное с эпохой модерна и близкое к кругу общения Эволы — движение Консервативной Революции, Konservative Revolution в Германии. Это интеллектуально-политическое течение косвенно, но очень тонко резонирует с той проблематикой, о которой мы сегодня говорим. К нему принадлежали и Мартин Хайдеггер с его колоссальными реконструкциями фундаментальной онтологии, и Артур Мюллер ван ден Брук с его концепцией «Третьей Империи» в метафизическом и социально-политическом смысле, и Эрнст Юнгер с его теорией «Труженика», и Освальд Шпенглер со знаменитой эпохальной книгой «Закат Европы, и крупнейший юрист XX века Карл Шмитт, и десятки других громких имен.
«Консервативная Революция» ставила в центре внимания ницшеанскую
Вспомним, что Радикальный Субъект находится в эпоху модерна на периферии человеческого. Логично поэтому, что и большинство мыслителей, публицистов, философов и политических деятелей Консервативной Революции находились на периферии мейнстрима. Пример Эволы показателен: он был на периферии в эпоху фашистской Италии (из-за его антикатолических экстравагантных взглядов), потом был изгоем в послевоенной демократической Италии (из-за его «фашизма»), а в дофашистской Италии он тоже был на периферии, хотя тогда он был совсем молодым и принадлежал к кружку дадаистов (причём рисовал замечательные картины, которые на своих выставках рекомендовал зрителям созерцать, обязательно приплясывая джигу или чарльстон). Несколько полотен Эволы до сих пор можно увидеть в римском «Музее изящных искусств». Он также писал дадаистские стихи, дружил с Тристаном Царой. Всю жизнь он прожил маргиналом при всех режимах, а был одним из глубочайших мыслителей XX века. Генона же при жизни, кажется, вообще никто не знал, кроме горстки последователей и оккультистов. Другие деятели Консервативной Революции тоже умудрялись проходить мимо всех кормушек и хлебных мест, и даже когда их идеи (пусть и относительно и на время) побеждали, их опять уносило во «внутреннюю эмиграцию». Таково было их аристократическое предназначение, судьба Радикального Субъекта в эпоху модерна.
«Зверь» в постмодерне
Теперь несколько слов о звере.Дело в том, что когда мы уходим за рамки представления о человеческой парадигме (что происходит в постмодерне), мы волей-неволей начинаем говорить о других видах. Для того, чтобы человеку эффективно выйти за пределы своего вида (особенно если речь идет о том, что ему надо спуститься ниже самого себя), есть единственный способ как-то сохранить определенную преемственность и одновременно от нее отказаться — это стать зверем.
Тематика зверяочень фундаментальна для постмодерна, и если мы внимательно посмотрим на феноменологию ризоматического существования шизоидных масс, описанных у оптимиста шизоанализа Делёза и у пессимиста шизофренических масс Бодрийяра, мы увидим постоянно просвечивающий код бастердизации (в прямом смысле) — появлении типа человека-свиньи, человека-кошки, человека-собаки.
У писателя Юрия Мамлеева есть очень пронзительный ранний рассказ «Голос из ничто», где повествуется о существовании разумной деятельности в некоторых особенных волевых и сознательных существах, спустившихся ниже низшей границы человеческого архетипа.Они ещё не становятся животными, не могут стать животными до конца— хотя бы потому, что человек никогда не был животным, но в первую очередь, потому, что ими движет идея стать животным.Человек никогда не был животным, животное не может стать человеком. Но чисто теоретически и в своей идее, в своей воле, в своем парадигмальном устремлении человек, всё же способен стать почти животным;это будет плохое, больное животное, ужасное, но вроде какживотное — почти-животное(через дефис). Неслучайно образы, связанные с
Зверь Апокалипсиса, звериное число 666 (которое есть одновременно и число человеческое (!) и в котором зашифровано имя Антихриста) проблематика "зверя", "великого зверя" находится в центре постантропологической проблематики.
Этот бывший (вчерашний) человек и новообразованный зверьживет прямой и нерепрессированой рациональными системами телесностью, раскатанной, как ризома, по горизонтальному плану мирового экрана (мирового интернета, рекламных баннеров, поверхности телевизора). Он есть шизоидный животный постсубъект, свободный от любых, даже самых древних табу, вправленный в волны безграничной (несфокусированной ни на каком, даже самом «смутном объекте желаний») сексуальности. Это искусственно, парадигмально и посткультурно выведенный человеко-зверь(не настоящий зверь, и не настоящий человек), а если и зверь, то такой, какого никогда не было и который не предшествуетчеловеку, но ему последует.Это специфически человеческое зверствоявляется одним из лейтмотивов постантропологического пейзажа.
Но стоп! Здесь начинается самое интересное: кем Ницше называет сверхчеловека? «Белокурой бестией»,то есть белокурым зверем.Это говорит о том, что антропологическая проблематика и понятие человека как такового, больше уже не применимыдля описания тех явлений и тех сущностей, которые приходят на смену человеку в постмодерне.Постантропологический пейзаж — это пейзаж, где основная драма разыгрывается в звериномпространстве. Постчеловек — это неозверь, новый зверь. Новая звериность (новая дикость) означает, что шизоидные масс не просто идут в сторону деградации, рассеиваясь по соблазнительным вспышкам экранных фантомов, но вовлекаются в довольно конкретно организованный водоворот, в «вортекс свиновселения».
Обратите внимание, как любят постмодернисты метафору «бесовской текстуры», которую Делёз и Гваттари употребляют для того, чтобы описать качество текста без автора. Мы уже говорили, как она связана с евангельским сюжетом об изгнании Христом легиона бесов из бесноватого и вселении этих бесов в свиней, бросившихся с обрыва. Для Делёза и Гваттари это вполне приятный постмодернистический процесс. Бесовская текстура образуется при изгнании из человека бесов и их переселении в текст. Здесь мы сталкиваемся с идеей «радостного баланса» и взаимогармонии между бесами, свиньями и человеком, при том, что человек и свиньи рассматриваются как временные стоянки для случайной и разнообразной игры временного бесовского коллектива,разлагающегося и слагающегося в новые группы.
Процесс появления «бесовской текстуры» может быть описан как переход от человека к недочеловеку,Unter-mensch, но так как этот термин вызывает неприятные исторические ассоциации, лучше его не использовать. С точки зрения традиционалистов, здесь активно включаются в работу «орды Готов и Магогов». Оптимисты постмодерна с радостью принимают эту метафору и весело провозглашают от себя лично: «Вот именно, бесы, бесы, имя нам легион. ..» Только на сей раз не свиньи бегут к обрыву, а философ Жиль Делёз, озверевший от своих мыслей, топоча, подбегает к окну и прыгает туда, как свинья с обрыва.
Но всё очень непросто с этимзверем. Ведь «зверь» — это концепция человека, выдуманная человеком. Для самих зверей зверей нет. Для них есть что-то другое. Они не становятсятем, кто они есть — ежами, белками, ящерицами, воробьями, кошками. Они являются ими. У них самих и в них самих нет идеи зверя.Идея зверя, концепт зверя, представление о зверстве — это сугубо человеческое порождение.И настаёт момент, когда человек хочет стать продуктом собственной мысли,то есть зверем.