Посторожишь моего сторожа?
Шрифт:
Одновременно с этим письмом прибыла телеграмма, в которой говорилось о скором приезде в столицу Жаннетт Воскресенской и членов ее семьи. Жаннетт умоляла встретить их на вокзале, ибо они в полной растерянности и ничего не имеют. В Лизель сильны были дружеские чувства, оттого она поехала в указанный час на вокзал и домой возвратилась с гостями.
Увидевший их впервые Дитер боялся к ним приближаться. «Жаннетт новая», как сказала о ней Лизель с улыбкой, казалась моложе своего возраста; у нее были короткие, по линии скул, рыжеватые волосы и болезненность оголодавшего человека. Жакет на ней был мужского кроя, с ремешками
– Боже, ну успокой его! – воскликнула Жаннетт, зажимая уши. – Не могу я слышать этот вой! Сирена – не иначе!
Ашхен молча на нее взглянула; глаза ее были очень злы.
– Позвольте… если вам сложно… – пролепетала Лизель. – Я у вас возьму. Это мальчик?
– Девочка, – сквозь зубы, не посмотрев на нее, ответила Ашхен – и не отдала ребенка, а почти сбросила его на чужие руки.
Вытирая лоб, она прислонилась к стене и уставилась на сына хозяйки. Проследив за тем, Жаннетт также повернулась к нему и спросила:
– А ты кто? Сын Лизель с Райко?
– Сын, – сухо сказал он.
– Звать-то тебя как, хозяйский сын?
– Дитер.
– А отец твой где?
– На службе, – резко ответил он и отвернулся.
Мать была оскорблена его грубостью. Ухмыльнувшись, руки положив на пояс, Жаннетт заявила:
– Ничего. Хоть не запуганный – и то неплохо. А вежливость – она не всегда нужна.
– Совсем маленькая девочка, – сказала робко Лизель. – Ее нужно молоком кормить. Молоко у вас, позвольте спросить… чтобы, если не хотите так, хоть сцедить немного…
– Нету молока, – тихо отрезала Ашхен.
– Но как же?.. У меня немного… куплено коровье, я могу развести…
– Покупаете?.. Бог мой, как? – Жаннетт за ней прошла в кухню. – Я успела посмотреть: в магазинах ничего нет! Может, полегчает с окончанием войны?
– Я не знаю… мы берем в деревне. Я сама не могу ездить, далеко… и незаконно. А Дитер, он… после занятий и по выходным, на велосипеде, ездит и… обменивает… на картошку, на муку, на то же молоко. Там-то у них все есть, это не наши магазины.
– Кто же знал? Мы, когда ехали, думали, что у вас лучше. У нас-то голод страшный. Война из всех все…
– Жаннетт, что?..
– А, ты хочешь спросить, как мы тут оказались?.. Я не хотела тут быть. Я хотела остаться там. У меня там и… все, и мое, и… но я тебе потом скажу! Брат, Василь, взял с меня слово, хоть мы были в ужасных отношениях… но об этом потом, потом… я поклялась, что позабочусь о его жене и… о ребятах… чтобы они уехали, а я… как захочу потом. Но я потом это все, потом… У меня есть деньги. Пока нам хватит. Мы кое-что смогли продать. Нам нужны меблированные комнаты или что-то похожее, чтобы хоть на первое время устроиться.
– Ты потом обратно поедешь?
– Не знаю. – Жаннетт пожала плечами. – Она очень больна. Его жена. Как бы я к ней не относилась, но… если она умрет, а с детьми что-то случится, это останется на моей совести. Мне нужно знать, что у них все хорошо. Пока я не буду уверена, что она сама сможет заботиться о детях… Ты нам поможешь? Только найти комнаты, а там мы… мы сами уже.
Комнат нужных не нашлось – никто не хотел брать беженцев, бывших врагов, к тому же с маленькими детьми. Поэтому Лизель отвезла их на дачу на озере – неделю назад ее освободили от военного штаба. Взяв с собой и сына, Лизель помогала гостям обустраиваться. Беспокоить ее начала девочка – имена детей за хлопотами она забыла спросить, – настолько та была молчаливая и хмурая. Она стояла постоянно поодаль, но слушала внимательно, о чем говорят взрослые, понимала многое, бывало, и улыбалась странной улыбкой.
– Как тебя зовут? – по-русски спросил у нее Дитер.
Девочка не отвечала; он был выше и мог только видеть опущенную голову и темно-бронзовый отблеск на ее затылке.
– Ты что, немая? – разозлившись, спросил он и слабо толкнул ее в плечо.
Не показывая лица, плечи еще больше опустив, она покачала головой.
– Если не немая, отвечай! Имя у тебя есть?
А поскольку она молчала и этим злила его, он сильно ударил ее по предплечью, а когда она пошатнулась, влепил ей затем и звонкую пощечину. Она вскрикнула – и на это явилась Лизель, что была шокирована его поведением.
– Дитер, не бей ее! Разве можно? Что отец говорил?.. На женщину поднимать руку?!
– А что она не отвечает? – обиженно спросил он. – Не немая же! А как ее имя, сказать не хочет.
– Что ты кричишь? Если я тебе по лицу дам, больно тебе будет? Не хочет – пусть не говорит!
– Ее Машей звать, – сказала Жаннетт. – Она сейчас не говорит. Мари, к матери иди! Она в кухне. Ей нехорошо… успокой ее.
Девочка убежала. Дитер хотел пойти за ней, чтобы опять пристать к ней с вопросами и все-таки добиться вразумительных ответов, но мать его остановила и силой усадила на диван. Жаннетт тем временем распаковывала саквояж.
– Хочешь посмотреть? – спросила она, доставая фотографии. – Тут я и мой поэтический герой.
– Неужели? – хотел было съязвить он, но успел прикусить язык.
– Мы тут в Киргизии. Путешествовали вместе по Средней Азии. Снимались на озере Иссык-Куль. Место замечательное, тепло, света много, купаться можно… Не знаю, встретимся ли мы снова. Неужто новости из нашей глуши не произвели впечатления на вас, местных?
– Нам хватает и своих, – ответила Лизель. – Как младшую девочку звать, ты не сказала.
– Нет?.. Катериной ее звать. И девчонка не ее.
– Как же – не ее? А чья?
– Василь, паскуда, постарался. Он, кобель приблудный, успел с десяток детей заделать. Все по вдовам офицерским. Если какая забеременела – все знают, от кого! Слава впереди бежала!.. В отца пошел. Тот тоже матери столько горя причинил! И девчонка эта как раз от такой же, несчастной, очередной. Мать при родах погибла. Так и пожалели, оставили у себя, с собой взяли… ребенок все-таки, не бросать же! Жить и такое, нагулянное, хочет! А от Василя больше и ничего, только письма. К «белым» патриотам ушел.