Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм
Шрифт:
Либидо пронизывает все «социальное поле», его экономические, политические, исторические и культурные параметры и определения: «Нет желающих машин, которые существовали бы вне социальных машин, которые они образуют на макроуровне; точно так же как нет и социальных машин без желающих машин, которые населяют их на микроуровне» (Делез, Гваттари, 129, с. 340).
По мере того, как бессознательное проникает в «социальное поле», т. е. проявляется в жизни общества (Делез и Гваттари, как правило, предпочитают более образную форму выражения и говорит о «насыщении», («инвестировании социального тела»), оно порождает игру «сверхинвестиций», «контринвестиций» и «дизинвестиций» подрывных сил желания, которые колеблются, «осциллируют» между двумя полюсами. Один из них представляет собой господство больших агрегатов, или молярных структур, подчиняющих себе молекулы (или совокупностей: агрегат в теории систем — одна из форм структуры); второй
Делез и Гваттари определяют эти два полюса следующим образом: «один характеризуется порабощением производства и желающих машин стадными совокупностями, которые они образуют в больших масштабах в условиях данной формы власти или избирательной суверенности; другой — обратной формой и ниспровержением власти. Первый — теми молярно структурированными совокупностями, которые подавляют сингулярности, производят среди них отбор и регулируют те, которые они сохраняют в кодах и аксиоматиках: второй — молекулярными множествами сингулярностей, которые наоборот используют эти большие агрегаты как весьма полезный материал для своей деятельности. Первый идет по пути интеграции и территориализации, останавливая потоки, удушая их, обращая их вспять и расчленяя их в соответствии с внутренними ограничениями системы таким образом, чтобы создать образы, которые начинают заполнять поле имманентности, присущее данной системе или данному агрегату; второй — по пути бегства (от системы), которым следуют декодированные и детерриториализированные потоки, изобретают свои собственные нефигуративные прорывы, или шизы, порождающие новые потоки, всегда находящие брешь в закодированной стене или территориализированном пределе, который отделяет их от производства желания. Итак. если суммировать все предыдущие определения: первый определяется порабощенными группами, второй — группами субъектов» (Делез, Гваттари, 129, с. 366–367).
Разумеется, перевод этого пассажа несколько условен и приблизителен, поскольку авторы пользуются придуманным ими самими понятийным аппаратом, крайне сложным и одновременно неточным, ориентированным не столько на корректное употребление терминов, принятых в разных дисциплинах (теории систем, лингвистике, структурализме, психоанализе, марксизме, социологии и проч.), сколько на их образное, метафорическое восприятие, не на логичность доказательств, а на порождение ассоциативных связей общекультурного характера, к тому же эмоционально окрашенных.
Делез и Гваттари здесь продемонстрировали тот же самый переход к «поэтическому мышлению», которым был отмечен и путь Барта, Кристевой и который с самого начала был характерен для манеры Дерриды. Как уже отмечалось, этот стиль составляет одну из самых типичных черт складывавшегося тогда постструктурализма.
Тем не менее, некоторые понятия, употребляемые Делезом и Гваттари, могут быть проанализированы. От структурализма Делез сохранил привычку мыслить оппозициями, хотя главное для него — не столько конкретное значение терминов, сколько их эмоциональная окраска. По его представлениям, либидозные инвестиции бессознательного имеют тенденцию направляться к одному из двух полюсов: параноическому или шизофреническому. В связи с этим выстраивается цепь оппозиций, определяющих характер этих полюсов: агрегаты/сингулярности, структуры/элементы, территориализации/детерриториализации, пределы/потоки, порабощение/бегство, власть/переворот, кодирование/раскодирование, молярный/молекулярный. «Если учитывать, что члены одного полюса характеризуются явно отрицательно, а другие — явно положительно, то общая картина сразу проясняется и в конечном счете оказывается довольно простой».
Пожалуй, особого объяснения требует понятие «сингулярности», которое может переводиться как «единичность», «оригинальность», «исключительность», «своеобразие неповторимости, наиболее четкое описание сингулярности» дал М. К. Рыклин, подчеркнувший, что Делез критикует «метафизику и трансцендентальную философию» за их понимание «произвольных единичностей (сингулярностей) лишь как персонифицированных в высшем Я. Будучи доиндивидуальными, неличностными, аконцептуальными, сингулярности, по Делезу, коренятся в иной стихии. Эта стихия называется по-разному — нейтральное, проблематичное, чрезмерное, невозмутимое, но за ней сохраняется одно общее свойство: индифферентность в отношении частного и общего, личного и безличного, индивидуального и коллективного и других аналогичных противопоставлений (бинарных оппозиций). Произвольная единичность, или сингулярность, неопределима с точки зрения логических предикатов количества и качества, отношения и модальности. Сингулярность бесцельна, ненамеренна, нелокализуема» (51, с. 89).
Иными словами, в какой бы форме не выступала «сингулярность», — в форме явления, события, реально-наличного или лишь только умопостигаемого феномена, — главный смысл введения этого понятия заключается в замене концепции субъекта «безличным и доиндивидуальным полем» (там же, с. 88). Здесь мы опять сталкиваемся с проблемой теоретической смерти субъекта как независимого, «суверенного» индивидуального сознания, с «теоретическим антигуманизмом постструктурализма».
Сингулярности, образуя не подчиняющиеся жестким структурам «роевые» сообщества — «множества», противостоят обширным совокупностям-агрегатам, управляемым по иерархическим, авторитарным законам. Обширные агрегаты, или молярные структуры, подчиняют себе «молекулы» общества, в то время как организация общества на молекулярном уровне включает в себя микромножественности, или парциальные объекты, которые разрушают, подрывают структуры.
Иными словами, бессознательное может выступать в двух ипостасях: параноическом или шизофреническом. В первом случае оно порождает тотальности и «репрезентации», создает видимость жизни; во-втором — утверждает фрагментированные, раздробленные множественности — «мегафабрику». При этом постоянно подчеркивается процессуальный характер действия бессознательного, описываемого как шизофрения и понимаемого прежде всего как процесс порождении желания и «желающих машин». Именно шизофрения, утверждают авторы «Анти-Эдипа» и «конституирует» становление реальности. Кроме того, сама шизофрения может принимать двойную форму: либо процесса болезни, когда «чистый поток экзистенции» подвергается воздействию структур, кодов, систем и аксиом, приостанавливающих его свободное излияние, налагающих на него «арест», поскольку все они представляют собой «репрессивные формации»; либо процесса становления, обозначающего «микропорождение» желания, порождение «парциальных объектов».
Поскольку и человек характеризуется как «желающая машина», то подлинно свободный индивид — «шизо», «деконструированный субъект», «порождает себя как свободного человека, лишенного ответственности, одинокого и радостного, способного, наконец, сказать и сделать нечто простое от своего имени, не спрашивая на то разрешения: это желание, не испытывающее ни в чем нужды, поток, преодолевающий барьеры и коды, имя, не обозначающее больше какое-либо „это“. Он просто перестал бояться сойти с ума» (Делез, Гваттари, 129, с. 131). Если спроецировать эти рассуждения на ту конкретно-историческую ситуацию, когда они писались — рубеж 60-х — 70-х гг., — то их вряд ли можно понимать иначе, как теоретическое оправдание анархического характера студенческих волнений данного времени.
Мне хотелось бы здесь привести определение, данное этой стороне деятельности Делеза И. Стаф и характеризующее ее наиболее адекватно: «Шизофрения отдельного человека рассматривается как естественный аналог „разорванности“ общества; для Делеза не существует границы между нормальным и безумным человеком, поскольку всякая нормальность понимается им как социальный компромисс и тем самым отвергается. „Шизоанализ“ противопоставляют шизофрению не душевному здоровью, но паранойе: если шизофреник осознает свое безумие, то параноик — нет. Шизофрения как высшая форма безумия предстает главным освободительным началом для личности и главной революционной силой общества. С этим убеждением связаны и идеи Делеза о природе художественного творчества: чтобы творить, достаточно быть безумным; в основе искусства лежит страдание художника в разорванном обществе, поэтому художник — это „больной“ цивилизации. Одновременно искусство, отделившееся от религии, но выполняющее одну с ней функцию — сублимировать страх смерти — и потому относящееся к области сакрального, делает художника „врачом общества“. Шизофрения, без которой, по Делезу, невозможен никакой творческий акт, придает художнику черты „социального извращенца“» (Стаф, 57, с. 180).
В соответствии с подобной установкой Делез выделяет два уровня, на которых действует бессознательное и его порождения — «желающие машины» и «машинное производство»: молярный и молекулярный. Минимальные составные единицы бессознательного, — то, что Делез называет молекулами цепочек желания, находящихся в постоянном движении, или, как он их иначе называет, «парциальные объекты», — образуют эфемерные отношения, комбинации и связи; при этом, подчеркивает Делез, это не приводит к «тотальности или единству»: «Мы живем в век парциальных объектов, кирпичей, которые были разбиты вдребезги, и их остатков. Мы уже больше не верим в миф о существовании фрагментов, которые, подобно обломкам античных статуй, ждут последнего, кто подвернется, чтобы их заново склеить и воссоздать ту же самую цельность и целостность образа оригинала. Мы больше не верим в первичную целостность или конечную тотальность, ожидающую нас в будущем» (Делез, Гваттари, 129, с. 42).