Посвисти для нас
Шрифт:
На следующий день, вечером, Одзу позвали на проводы Хирамэ.
Еду и выпивку доставили из ресторанчика рядом с домом Хирамэ, собралось всего человек десять. Среди гостей были председатель районного собрания жителей, представитель общества отставных военных. К ним присоединились президент и несколько сотрудников фирмы, в которой работал Хирамэ. Его мать и сестра в почтительных позах расположились в углу. Одзу присел с ними рядом.
— Хирамэ-кун! Призыв в армию жителя нашего района в нынешней обстановке, когда в стране нарастают трудности, — это чрезвычайно радостное событие для всех нас.
Председатель произносил свое приветственное слово так же долго, как справляет малую нужду корова. Он говорил о наступивших временах, наставлял присутствующих и призывал всех к решимости, будто был премьер-министром. После него наступила очередь представителя районного общества отставников, который манерами и речью был очень похож на военного министра.
У Одзу страшно затекли ноги, он еле терпел и время от времени посматривал на Хирамэ, на лице которого застыло выражение смирения и покорности. Одзу вовсе не был уверен, что его друг слушает все эти приветствия. Затуманенное выражение его лица напомнило Одзу сонные послеобеденные часы, проведенные в классах школы Нада.
Когда речи кончились, сестра Хирамэ обошла всех, подливая сакэ.
— Выпьем за Хирамэ, будущего солдата!.. — провозгласил тост президент компании, где работал Хирамэ. «Вот он какой, тот самый сквалыга, перед которым преклоняется Хирамэ», — думал Одзу, разглядывая лысую голову и квадратное, напоминающее тяжелый танк тело.
Чем больше кругов совершали бутылки с сакэ, тем бессвязнее становилась беседа за столом.
— Когда я служил в армии, — во весь голос вещал председатель районного собрания, — это было во время большой войны в Европе. На фронт меня не послали, но… деньжата, которые я собрал за время службы, после дембеля мне очень пригодились.
— Ого! И на что же вы их…
Председатель прошептал что-то на ухо соседу и расхохотался.
— Обычно мы вино не пьем, сладости не едим, но сегодня можно позволить себе расслабиться как следует, — начал президент, обращаясь через стол к Хирамэ, совершенно захмелевшему от сакэ, которое наливали ему и справа и слева. — Пока ты будешь в армии, мы каждый месяц будем класть твою зарплату на счет. Верно служи государству и за это не беспокойся.
— Ага!
— Этот парень далеко пойдет! — громко, чтобы все слышали, объявил президент. — Я воспитываю у себя новичков в строгости, но он всегда внимательно слушает, что ему говорят.
Хирамэ сонными глазами глядел на Одзу. Пока президент его нахваливал, он насмешливо показал язык, но так, чтобы кроме Одзу никто не увидел.
«Этот парень и в армии не пропадет», — подумал Одзу, кивая.
Когда Хирамэ поднялся в туалет, Одзу вышел за ним в коридор.
— Слышь, ты как?
— Нормально. Только спать охота.
— Чего ты столько пьешь, а? Хорош солдат!
Хирамэ вдруг схватил друга за руку:
— У меня для тебя важное задание.
— Ты о чем? — Одзу был сбит с толку.
— Ту ручку я беру с собой. Если случайно ее встретишь, скажешь?
— Само собой. — Одзу кивнул.
На следующее утро Хирамэ в сопровождении активисток Женской патриотической лиги и соседей отправился на станцию линии Хансин. Он обмотался в национальный флаг с красным солнцем на белом фоне, на котором оставили свои напутствия участники состоявшейся накануне вечеринки.
Одзу следовал за процессией и вспоминал, как прежде они с Хирамэ наблюдали такую же сцену из кафе на станции Санномия.
«Когда-нибудь придет и моя очередь», — подумал Одзу, и перед его глазами вдруг возникли казармы и поля сражений, казавшиеся недавно такими далекими.
— Банзай!
— Хирамэ-кун, банзай!
Окруженный домохозяйками в передниках, представляющими Женскую патриотическую лигу, Хирамэ вертел остриженной наголо головой, кланяясь то вправо, то влево. Наконец подкатил поезд; под взглядами пассажиров Хирамэ вместе с дядей, матерью и сестрой погрузился в вагон. И двери закрылись.
Миновал месяц, за ним другой. Писем от Хирамэ не было. Конечно, новобранец гарнизона Какогавы был так занят каждый день, что ему было не до писем.
У Одзу дни тоже проходили в занятиях по военной подготовке и работе на трудовом фронте два раза в неделю. Ситуация на театре военных действий, которая сначала складывалась блестяще, после морского сражения у атолла Мидуэй становилась все более неустойчивой. Императорская ставка[36] продолжала рапортовать о военных успехах, но после августа, когда американцы высадились на Гуадалканале, стали циркулировать слухи, что Япония идет к поражению.
В конце года от Хирамэ наконец пришла открытка. На ней была печать военной цензуры. На обороте знакомыми корявыми иероглифами Хирамэ писал, что находится в Корее, здоров и усердно отдается военной службе. Беспокоиться за него не надо. «Я пишу эту открытку авторучкой, которую ты мне передал», — писал он.
Одзу удивился, что Хирамэ отправили в Корею. В открытке не было ни слова о том, когда его туда послали, где стоит их часть. Видимо, сообщать об этом запрещалось. Держа в руке открытку, Одзу вспомнил, какую Корею он как-то раз видел на фотографии — нескончаемая цепь лысых гор.
«Я пишу эту открытку авторучкой, которую ты мне передал». Одзу хорошо понимал, что хотел сказать его друг последними словами своего послания.
«Неужели он… все еще?..»
Он хотел бы передать эти слова Айко, если представится возможность, но в конце концов передумал — она могла неправильно понять.
На следующий год занятия на подготовительном отделении колледжа Р. проходили только в отведенные часы. Все остальное время студенты работали на военных заводах — семестр в Амагасаки, семестр в Кобэ.
С продуктами стало совсем плохо. На одном из заводов, где пришлось работать Одзу и его товарищам, часть станков простаивала, по всей видимости, из-за нехватки материалов. В полдень студенты, тайком друг от друга, съедали бэнто[37] с соевыми бобами. Одзу жил дома, поэтому мог брать с собой в колледж побольше еды, а студенты, проживавшие в общежитии, получали пару маленьких колобков из вареного риса. Положил их в рот — вот и весь обед.