Посвисти для нас
Шрифт:
— Однако… я… не могу это принять. Ведь я о вас почти ничего не знаю.
— Но… может, все-таки возьмешь? Он написал, чтобы я обязательно тебе передал.
Одзу положил квитанцию на колено девушки, но бумажка тут же соскользнула на пол.
Какое-то время они молчали. Одзу пристально смотрел в пол.
— Большое спасибо, — пробормотала Айко. Она вдруг опустила голову и протянула руку, чтобы поднять квитанцию. — Когда родится ребенок, я куплю ему что-нибудь…
Двое опять замолчали. Не в силах больше выносить тишину Одзу спросил:
— А когда ты ждешь?
Айко с облегчением улыбнулась:
— Через полгода. Еще не скоро.
— Представляю, как муж обрадуется.
— Да, но… он в Курэ[33]. Не знаю, приедет ли он, когда будут роды.
— В Курэ…
— Он служит на флоте.
«Значит, в тот раз…» — хотел было сказать Одзу, но рот сам собой закрылся. Он вспомнил смуглого морского кадета, появившегося в тот день на мосту через Асиягаву.
— Ну, — Одзу быстро поднялся, — я пойду.
— Подожди!
Айко вышла из гостиной.
«Все! Деньги я передал. Но больше я таких вещей делать не буду», — предупредил про себя друга Одзу.
Когда Айко вернулась, в руке у нее была маленькая авторучка.
— Э-э… вот. Не мог бы ты передать это Хирамэ? Мне нечего ему подарить. Папа привез мне эту ручку из Шанхая, когда я училась в гимназии Конан.
Ручка была черная, маленькая. Одзу положил ее в карман и кивнул.
Вернувшись домой, Одзу положил ручку в коробку. Как сказала Айко, ручка была немецкая. Похоже, она ей часто пользовалась — писала ручка не очень хорошо. Но одно можно было сказать точно: Айко ее любила и годами писала ей в классе и дома, за уроками.
Перед тем как положить ручку в коробку, Одзу представил, что почувствует Хирамэ, когда ее получит. И еще он думал, почему Айко решила сделать Хирамэ такой подарок. Эта ручка, скорее всего, Айко больше не нужна, но наверняка она будет иметь в дальнейшей жизни Хирамэ большую важность.
Спустя неделю после того, как Одзу отправил другу ручку, от него пришло письмо, написанное теми же каракулями. Хирамэ писал, что будет хранить ручку всю жизнь, и еще просил у Одзу извинения и обещал больше его не беспокоить. Прочитав до конца письмо, Одзу почувствовал, что сделал для друга все, что должен был сделать.
Осень кончилась. Однако Одзу и его друзья еще не понимали, что приближается момент, который перевернет их жизнь.
Утром в начале декабря Одзу разбудила мать.
— Просыпайся! Просыпайся!
— Колледж… — Одзу высунул из-под футона сонную физиономию, — после обеда пойду. Дай еще немножко поспать.
— Да проснись же! Началась война с Америкой!
Он вскочил с постели и схватил экстренный выпуск газеты, который протягивала ему мать. В глаза бросились черные иероглифы: «С рассвета 7 декабря Япония и США находятся в состоянии войны на Тихом океане».
— Ура! — воскликнул Одзу. — Началось!
— Что теперь будет? Тебя ведь тоже могут забрать? — Мать с тревогой посмотрела на него. — Какой ужас!
— Ну что ты говоришь?! Япония раздолбает Америку!
Одзу проглотил завтрак и выскочил из дома. Может, в колледже больше знают о том, что происходит.
На станции Умэда из громкоговорителя гремел военно-морской марш. После марша по радио стали передавать новости, от которых пассажиры пришли в большое возбуждение. Новости кончились, и из толпы вдруг донеслись крики: «Банзай!»
В колледже никаких подробностей Одзу не узнал. По вопросу, который больше всего волновал студентов — отменят ли отсрочку от призыва, — похоже, пока никаких решений не было.
— Наконец настало время столкновения между цивилизацией японского духа и иностранной цивилизацией материализма, — объявил перед началом занятий преподаватель философии. Голос его срывался.
— Проблема преодоления чужеродного влияния тоже поставлена на карту в этой войне. Сегодня утром я подумал, что миссия Японии заключается в том, чтобы нанести последний, решающий удар по уже зашедшей в тупик иностранной культуре.
Однако Одзу и его товарищей куда больше этой сложной риторики интересовали поступающие одно за другим сообщения о военных успехах.
Фотография
В тот вечер Эйити, у которого было ночное дежурство, поужинал в грязноватом китайском ресторанчике и вернулся в отделение.
В опустевшем офисе стояли в ряд заваленные всякой всячиной столы. Среди пробирок, книг и пустых коробок из-под лекарств были оставлены пустые бутылки из-под виски, чашки.
Эйити сунул в рот сигарету. Обнаружив, что у него нет спичек, он огляделся по сторонам — может, у кого-то на столе валяется коробок. И заметил на столе Курихары банку с трубочным табаком.
Табак был американский. Курихара иногда курил в отделении сигары и трубку.
Без всякой задней мысли Эйити взял в руки банку, посмотрел, что на ней написано. Потом открыл крышку.
В банке оказалась маленькая фотография, покрытая тонким слоем табачной пыли.
На фотографии была женщина в пальто, за спиной у нее простиралось море. Она смотрела в камеру, щурилась на солнце и улыбалась. На обороте снимка было выведено неустановившимся почерком: «На память от поездки в Симоду».
Эйити какое-то время смотрел на фотографию.
«Такое впечатление, что я ее где-то видел…»
Точно видел. Только не мог вспомнить где. Обнаружив фото, он сначала подумал, что это Ёсико Ии, но, посмотрев на снимок, убедился, что это не она, и вздохнул с облегчением.
Эйити уже собирался положить фотографию обратно в банку, но передумал и сунул ее в карман. Потом взял банку, выключил свет и вышел из офиса. Пройдя до конца безлюдного коридора, он выбросил банку в мусорную корзину.