Посылка из Полежаева
Шрифт:
Тишка зашёл к Марии Флегонтовне на почту.
— Ну, что, Тишка? — спросила она. — Ждёшь из Чили вестей?
Тишка кивнул головой:
— Жду.
— Ничего нету, — сказала Мария Флегонтовна. — Могу только сказать, что твоё отправление назад не вернулось.
Тишка опять кивнул головой: понимаю, мол, — и неожиданно для себя спросил:
— А если бы с уведомлением?
Мария Флегонтовна усмехнулась:
— Что, на твоём уведомлении жандармы бы стали расписываться?
Да, тут он, конечно, загнул. И великодушно не стал поправлять Марию Флегонтовну, что в Чили не жандармы, а охранники или, можно сказать, фашисты. Ему надо было ещё спросить про Крым.
— До Крыма? — уточнила Мария Флегонтовна. — Ну, дня за три, за четыре дойдёт.
Ага, сделал вывод Тишка, значит, его посылка уже миновала пределы Советского Союза, значит, она идёт по чужим странам. А там нет морозов.
Наступило время, когда надо было ждать новостей.
И Тишку теперь не оттянуть от телевизора. Программа ли «Время» идёт, «Международная» ли «панорама» — Тишка как сыч. И дыхание затаит: вот сейчас сообщат о побеге, вот сейчас… У него бешено колотилось сердце.
Но о побеге в телевизионных передачах не говорилось ни слова. Сообщали о митингах по всему миру — выступали и наши, советские люди, и даже капиталисты — одного показывали до того толстого, что Тишка сразу решил: миллиардер, не меньше… Вот и вытряхнул бы свои миллиардики, чтобы стражу у Корвалана подкупить… А то говорит, что за Корвалана, а сам домой придёт — и денежки усядется пересчитывать… Знаем вас! Хотя по внешнему виду нельзя судить: вдруг и поможет…
Да, дни летели. А Корвалан всё находился в тюрьме.
Тишка и по радио слушал — ничего обнадёживающего.
А тут прибежал из школы, включил радио — и сердце зашлось.
«Жизнь Корвалана в опасности», — объявил диктор.
Тишка не дыша сел на табуретку. Неужели схватили при попытке к бегству? Вот уж Тишка тогда ему удружил: ещё срок набавят.
«Фашистская хунта сместила с занимаемой должности контр-адмирала Орасио Хустиниано, — тревожным голосом читал по радио диктор. — До последних дней он являлся начальником военно-морской зоны в Вальпараисо и одновременно председателем военно-полевого суда. Того самого суда, которому вменялось в обязанность сфабриковать дело против Генерального секретаря Компартии Чили Луиса Корвалана.
Нельзя сказать, что Хустиниано был мягкотелой личностью или что его мучили угрызения совести. Ведь под его личным руководством в Вальпараисо чинилось немало беззаконий. Но, видно, даже и этот служивший верой и правдой хунте адмирал, как отмечает печать, не смог усмотреть в деятельности Луиса Корвалана какого-либо состава преступления. Вот тогда-то и последовало распоряжение Пиночета уволить Хустиниано, в кавычках говоря, «за излишнюю гуманность».
На его место в Вальпараисо уже прибыл новый адмирал — Хорхе Парадес Вебсверт, известный своей жестокостью и фашистским прошлым. Именно Пиночету он обязан адмиральским саном…»
Тишка исступлённо заколотил себя по коленям:
— Паразиты! Что они делают? Паразиты!
А диктор между тем но менее тревожно продолжал:
«Это настоящий шакал», — пишет о Вебсвертс перуанский еженедельник «Унидад», — у такого но дрогнет рука прикончить даже собственную мать».
…И вот теперь палачу-профессионалу доверено вершить судьбу пламенного патриота чилийского народа Луиса Корвалана. Причём хунта поторапливает: с судом больше медлить нельзя. Дело в том, что Пиночет не уверен в завтрашнем дне своего режима, и потому ему не терпится поскорее расправиться с лидером…
У Тишки не было сил слушать радио дальше. Он выскочил на улицу.
Над закуржевевшими деревьями стояло бездонно-синее небо. Солнце слезило глаза искрившимся снегом. Тишка по укатанной плотной лыжне пошёл в поле, чтобы ни с кем не встречаться. Глаза у него были зарёванные и, наверное, красные, как у зайца.
Лыжня привела Тишку к омёту соломы. Снег вокруг омёта выветрило, и он стоял, как в воронке. Земля у его основания была слегка запорошена снежком и усеяна заячьими катышами. Видно, спускались сюда погреться — следы от зайцев заплавились льдом и, когда Тишка ступал на них, крошились, стеклянно потрескивали.
Тишка отряхнул с соломы иглистую изморозь, прислонился спиной к омёту и забил руки в рукава. Он не вздрогнул даже, когда из соломы, чуть ли не из-под него, выпорхнули чечётки.
В поле было покойно. В омёте домовито попискивали мыши, пахло хлебом и пылью.
Тишка посмотрел вдаль.
Деревня утонула в синих сугробах. Иные домики до крыш занесло снегом. И там, где в избах топились печи, Тишке казалось, что это дымятся сугробы.
Знают ли в Полежаеве, что положение Корвалана так осложнилось? Нет, Тишка больше не мог сидеть сложа руки. Надо действовать! Он выбрался из снежной воронки и лыжнёй побежал обратно в деревню.
Действовать в одиночку Тишка уже не мог.
21
Серёжка Дресвянин — малый лобастый. Он сразу задал Тишке краеугольный вопрос:
— Ну, а адрес ты ему написал по-русски?
— Не-е, все названия чилийские — Сантьяго, «Трес аламос»… Я — помнишь? — у тебя про «Три тополя» спрашивал? Так это — «Трес аламос» и есть…
Но Серёжка перебил, не дослушал:
— А буквами-то русскими писал?
— Русскими.
— Не дойдёт, — убеждённо заявил Серёжка.
— Да как это так не дойдёт? На Кубу по-русски пишут — доходит, в Индию — тоже доходит… А почему туда не дойдёт?
Он озадачил Серёжку. Серёжка облизал пересохшие губы, покрутил головой.
— Полицейские не пропустят. А если и пропустят, так Корвалан русского языка не знает, — нашёлся он. — Ты что, не заметил: он раньше, ещё при Сальвадоре Альенде, по телевидению только по-своему выступал? Никогда по-русски не говорил.
Да, это довод так довод. Выходит, если охранники передадут письмо, Корвалану всё равно не только тайнопись, но и то, что чернилами написано, не прочитать. Не будет же он к охранникам за помощью обращаться: найдите, мол, переводчика.