Посылка из Полежаева
Шрифт:
— Да-а, не густо, — протянул Иван.
— А ты думал, там золото? — спохватилась Варвара Егоровна. — Так мы с тобой не знавали, какого оно и цвета…
Она вспомнила сразу и буквы «Л. К.» на каравае, и то, как Тишка бросался ей в колени, признаваясь, что ему жалко Луиса Корвалана, над которым фашисты готовят расправу. «Л. К.» Теперь-то она расшифровала эти буквы. Вот не поговорила ведь с ним тогда, по головке погладила, будто маленького, и всё, а он, бедный, горе в душе носил, каково ему, одному-то, было с ним сладить, с горем-то…
— Ой, Мария Флегонтовна, не рассказывай ты никому, — взмолилась Варвара Егоровна. — Ведь до Тиши дойдёт, он не выдержит…
— Всё, мать, выдержит, — сказал Иван.
— Нет, Ваня. Нет, — испугалась Варвара Егоровна, что муж сделает что-либо не так. И с ним не надо ни о чём говорить. Пусть думает, что посылка ушла.
Иван повертел каравай в руках:
— Да оно бы неплохо поддержать Корвалана кормёжкой и лекарствами… Но вот ведь, садовая голова, ни с отцом, ни с матерью не посоветуется… А сам не сообразит, что его посылка до монастыря этого не дойдёт. Да если бы и дошла, заплесневело бы в ней всё…
Он сжал каравай в руках — хлеб стал уже чёрствый. Иван попробовал разломить его пополам — но не вышло, отломилась небольшая горбушка. И — о, диво! — из надлома выставился металлический штырь. Иван начал крошить и вихлять каравай, пока не извлёк из него два напильника и три связанных кольцом пилки-ножовки.
— Вот это Тишка, — засмеялся Иван. — Да он же у нас заговорщик.
Увидев на столе всё, что Иван достал из каравая, Мария Флегонтовна заволновалась:
— А вы знаете, я ведь и письмо от него Корвалану отправила.
— Ну и что? — спросил Иван.
— Как это что? А если и там чего недозволенное?
— Недозволенные, Мария Флегонтовна, для учеников только ругательства. А Тишка Корвалану их не напишет.
Марию Флегонтовну это не успокоило:
— Ну, мало ли что? Международный скандал вызовет…
— Ребёнок-то? — захохотал Иван. — Да брось ты… Он не скандал вызовет, а уважение. Вот мы какие — за всех душа болит! Даже у детей у наших… и то вот здесь шевелится. — Иван показал на сердце. — Значит, они у нас неплохие, чужому горю сочувствуют, помочь хотят.
Мария Флегонтовна не хотела Ивана понимать: выговора, что ли, по работе боялась — так за это и в самом деле вряд ли накажут. Чего она такого сделала — письмо ребёнка отправила.
— Ой, если бы я знала, чего у него на уме… А я думала, он как все пионеры… Теперь ведь школьники грамотными стали. И с Кубой у них переписка… И с Португалией переписка… Думаю, Корвалану пишет, моральный дух поддерживает…
— Так он и в самом деле поддерживает, — вступился за сына Иван.
А Варвара Егоровна по-женски мудро рассудила:
— Ну, чего уж теперь, Мария Флегонтовна, отправила, так назад не воротишь.
— Не воротишь, верно, — согласилась та. — Так оно ведь и до адресата не дойдёт, его же всё равно вскроют.
— Вот и пусть читают, знают, чем мы дышим. — Иван, кажись, уж разозлился на Марию Флегонтовну: ещё бы, раскудахталась, словно курица-наседка. — Мы в газетах пишем, что поддерживаем Корвалана. И не в газетах поддерживаем! Весь народ за него. Пускай они это знают. Ещё бы надо и посылку тоже отправить, чтобы знали: поддерживаем не только на словах, но и на деле. Вот так вот! Знай наших!
Тут уж Иван разгорячился, наговорил, может, чего и лишнего. Но это лишнее-то Марию Флегонтовну и успокоило. Она расхохоталась:
— Это надо же, до чего додумался.
— А что? — спросил горделиво Иван. — Не до плохого. Я в этом деле сына поддерживаю.
— А поддерживаешь, так и помолчи, — осадила его Варвара Егоровна. — Да ему не проговорись, что о посылке знаешь. А то будет горюшка…
Варвара Егоровна видела, что разумом-то Иван её понимал, а вот удержится ли он, чтобы не поговорить с Тишкой о посылке, сомневалась. Он у неё такой: загорится чем-то — рассудок теряет, начинает соображать задним числом. Будет сына хвалить, а тот — в слёзы…
20
Ох, февраль подкладывал дров в печку. Тишка к лежанке наносит гору поленьев, к русской печи накладёт столь, что под шесток еле входит, и всё равно за день спалят до единого полешка — вот как холодно стало.
Ну, горевал Тишка, ни брюква, ни морковка в посылке не сохранятся. Караваю тому что: скуёт его морозом, а потом он отмякнет, так только вкуснее сделается. А витамины из овощей вымерзнут. Да какие там витамины? Помороженные брюква с морковкой попадут в тепло и сразу гнить начнут.
Утешало, правда, Тишку то, что до наступления холодов посылка могла уже дойти до тёплых стран. Ведь Чили-то эвона где! К ней дорога не близкая — через моря, через океаны, через многие государства… Да и сама Чили — Тишка недавно об этом узнал — тянется с севера на юг на пять тысяч километров, от Арики до Огненной Земли. Про Арику Тишка ничего не знал. А про Огненную Землю наслышан — суровое место, кораблю к берегу не пристать, голые скалы. И Огненной Землёй её Магеллан назвал, когда проплывал Магеллановым проливом. На берегу местные племена жгли костры, и земля казалась от этого огненной. Вот недалеко от неё и держали Корвалана в застенках на необитаемом острове Досон…
«Постой, постой, — вдруг встрепенулся Тишка. — А ведь в Чили-то сейчас не зима, а лето». Он вспомнил, как недавно смотрел по телевидению передачу о Корвалане, и диктор рассказывал, что Корвалана арестовали в сентябре и что сентябрь в Чили — первый месяц весны… Ага! Тишка стал загибать на руке пальцы. Бели сентябрь — по-нашему март, то наш январь— по-ихнему июль. Самый разгар лета. Да неужто за неделю посылка не уйдёт из зимы в лето? Ну, пусть хоть не в лето, а в промежуточную весну. Ведь есть же страны, где сейчас наступила весна. У нас в Крыму и то уже снега нет. А вот сколько посылка идёт до Крыма?