Посылка из Полежаева
Шрифт:
— В интернациональной бригаде в Испании, — подсказал Серёжка.
— Вот, вот, — подтвердила старуха. — Его в обе ноги ведь ранило… Он и молодым-то с войны пришёл — хромыкал. — Она показала, как Фёдор Кириллович переваливался с ноги на ногу, выворачивая пятки. — На эту, на немецкую-то уже и не брали его. Председателем колхоза у нас назначили… Ой, дак ему тут было хуже войны — работать не с кем, а план давай. Вон и у Парасьи-Илюшихи спросите, и она подтвердит: худого слова от него не слыхали, нет, не пустолайка какой-нибудь… Вы к Парасье-то зайдите… Да чего и заходить: и она, как я, вам это же самое скажет… Мы ведь теперь с ней вдвоём на всю деревню… Ой, обо всём уж переговорили, всем косточки перемыли, и живым и мёртвым…
Тишка увидел у неё под левым, немигающим глазом три слезинки. Они дождевыми каплями, догоняя одна другую, скатывались по бороздкам морщин ко рту. Старуха рукавом остановила их бег, осушила щёки.
— Хоро-о-шой был мужик, Федя-то Поливанов, — вздохнула она. — Мы за ним, как за каменной стеной, жили… И огородцы нам вспашет, и лошадей за дровами в лес охать в первую очередь для солдатских вдов выделял… Ой, забо-о-отливой человек. У нас таких председателей-то, как он, отродясь не бывало.
Старуха кинулась к комоду, выдвинула верхний ящичек.
— А погодите, я вам карточку его покажу — там всё видать… Хоро-ошой был человек. — Она достала аккуратно перевязанную стопку писем, среди которых лежали и фотографии. — С Колей с моим снялись. Я ведь вам сказывала, что они в Иванове-то встречаются, вот на карточку и снялись.
Она нашла фотографию сразу же, как только развязала ленту, которой была крест-накрест обкручена стопка конвертов.
— Вот этот, крайний-то, — Коля… А это — его жена… А это — Федя…
Тишка, замирая, следил за старухиным пальцем.
Так вот он какой, герой испанской войны Фёдор Кириллович Поливанов. На фотографии он выглядел довольно-таки моложаво, никак не скажешь, что пенсионер. Мог бы ещё на Выселках и пожить, ни в какое Иваново не уезжать.
На пиджаке у него ни орденов, ни медалей не было. Значит, не такой уж он и герой.
Старуха опять ткнула пальцем около своего сына:
— А это — Коля… На жёнушку-то свою, смотрите, глазом косит…
Ни на кого старухин Коля не косил глазом, стоял прямо и улыбался. Он был ростом выше Фёдора Кирилловича чуть ли не на целую голову. И в плечах заметно пошире его. И если б старуха не сказала, что это её сын, Тишка принял бы его за Фёдора Поливанова. Тем более, на пиджаке у Коли отсвечивал эмалью какой-то здоровенный (похоже, что и не наш, не советский) не то значок, не то орден.
— А у Фёдора Кирилловича медалей-то что, не было разве?
— Пошто не было? — изумилась старуха. — Было, да и не в один ряд. Только он наградами-то своими не больно хвастался. Из района позвонят, чтобы он на собрание к ним в орденах приезжал, — тогда наденет. А забудут сказать — едет, как все.
У Тишки отлегло от сердца: значит, Серёга про Поливанова ему не врал, значит, пулемётный треск — тра-та-та-та! — изображал не напрасно.
И Тишка поспешил вернуть разговор в нужное русло:
— Ну, а вы не знаете, как он в Испанию-то попал? Не рассказывал он?
— Пошто не знаю? Знаю… По заявлению… Он ведь на военной службе в те поры был… Ну, и по заявлению… Нет, не принуждал никто… Сам, сказывал, напросился, по заявлению.
Да, Тишка понял, что он ничего путного от бабушки не добьётся и больше того, что знает сам, уже не узнает. По заявлению — и всё.
Ну, а испанские слова он не называл?
— Называл, как жо, — разулыбалась старуха. — Расстроится когда, руку вверх вздымет — и кричит не по-нашему, кричит… Ну дак мы тогда к нему не подходим: душа-то у него войной болит. Не мешали ему, пускай выкричится… А нас не ругивал…
Она неожиданно спохватилась, что не спроворила для ребят самовар.
— Вот ведь… соловья баснями не кормят, а я зужу и зужу… Люди с дороги, попить-поесть охота, а я как трещотка…
Тишка начал было отнекиваться, но Серёжка подмигнул ему: ты, мол, что? Конечно, обратно опять по сугробам ползти придётся, а в животе уж и без того урчит.
Старуха пошевелила клюкой в печке, начала одеваться, чтобы принести для самовара воды.
Ну, нет уж, Тишка у неё ведро отобрал и разговаривать не стал. Сбегал к колодцу и один раз, и другой. А колодец в ограде, невелика надсада. Серёжка же наносил бабушке дров — ограда была забита поленницами (то ли сыны, навещавшие бабушку в дни летнего отпуска, напилили и накололи, то ли колхоз проявил заботу о пенсионерах). Старуха разогрела на плите суп, разлила по тарелкам. Сидели, швыркали ложками.
Старуха просветлённо смотрела на ребят и улыбалась:
— Ой, за компанию-то и я в охотку поем, а то ведь никакого аппетита не стало… Ну дак ведь без работы сижу, не уламываюсь…
Она дохлебала суп и, удовлетворённая, потянулась:
— На людях-то как хорошо… Надо было и Парасью позвать…
— Да нет, нам уже некогда, — Серёжка испугался предстоящей задержки. — Нам назад идти.
— Знаю, знаю, что в ночь не останетесь… Ну, а чаю-то перед дорогой надо попить.
Тишка подумал, что старуха всё же пойдёт за Парасьей, но она, встав, подтянула у часов-ходиков гирю.
— И правда, — робяты-ы… Поторапливаться вам надо, скоро стемнеет.
На быструю руку попили чаю, распрощались с бабушкой и двинулись в обратный путь.
Какое-то щемящее чувство не оставляло их, и, пока не зашли в лес, не разговаривали, молчали. Ещё бы… Прибежали к Фёдору Кирилловичу и, несолоно хлебавши, поплелись назад. Вот тебе и за испанскими словами сходили, и про заявления узнали, как подают.
— А разве не узнали? — деланно бодрым голосом спросил Серёжка. — Она же ясно сказала: в армии служил, из армии и заявление подал… Разве ты прослушал?
Да в том-то и дело, что Тишка тоже не прослушал. Но это Фёдор Кириллович из армии заявление подавал, а ведь были, наверное, и такие, что не из армии.
— Не знаю, — потупился Серёжка.
— А вот и надо было узнать… От кого вот ещё узнаем? — Тишка вконец расстроился.
— Тишка, — успокоил его Серёга, — ну не узнали здесь, так самим догадаться можно… Я думаю, как было дело… В Испании война шла, ну, республиканцы и обратились за помощью: помогите фашистов разбить. Ну, и желающие подавали заявления и ехали. Но ведь там война была…