Посылка из Полежаева
Шрифт:
Серхио Кастилья, чилийский кинорежиссёр.
«В тюрьму был заключён трёхмесячный грудной ребёнок, родители которого, патриоты, были вынуждены покинуть страну. Я знаю, как стараются фашисты поймать тех, кто слушает московское радио. Так поступали нацисты во время второй мировой войны. Однажды детям в школе предложили написать небольшой рассказ о том, что слушают по радио их мамы и папы по ночам, надеясь таким образом выудить у детей какие-то сведения. И занимается этим организация под названием «Министерство образования».
Серхио Ортега, чилийский
«Тысячи детей фашистская хунта лишила возможности получить образование.
В Чили за право ходить в школу надо платить. За каждого ребёнка родители должны внести 50 песо. Это не маленькая сумма. Она составляет пятую часть среднего заработка чилийского рабочего. В стране каждый пятый труженик сегодня безработный. Где ему взять 50 песо? А кто будет платить за детей, родители которых сидят в тюрьмах и концлагерях, погибли во время переворота или в застенках хунты? Таких ребят много. В Чили 72 тысячи сирот.
Нелегко и тем маленьким чилийцам, родители которых сумели заплатить за их образование. Многие школьники голодают. Врачи подсчитали, что в бедных районах Сантьяго 34 процента детей страдают от недоедания. От голода ребята прямо на уроках теряют сознание. Нередко в школах отменяют уроки гимнастики, потому что ученики слишком истощены. Матери как можно раньше укладывают детей спать, чтобы ребята меньше двигались, экономили силы.
Стоимость продуктов в Чили постоянно растёт. А хунта вот ещё какой «подарок» приготовила школьникам и их семьям: перед самым началом учебного года повысились цены на школьные принадлежности, книги, тетради. Тетрадь теперь стоит столько, сколько стоил учебник. Школьная форма стала дороже в восемь раз.
Больше ста ребят сидят в тюрьме. Патрули ДИНА — чилийского гестапо — врываются в классы и уводят с собой детой, обвиняя их в политических преступлениях. В первые дни учебного года из лицея «Мануэль де Салас» в Сантьяго по политическим мотивам были исключены 114 учащихся. Хунта поощряет доносы на учителей и товарищей по школе. На особых бланках сынки «внушающих доверие» родителей составляют кляузы, по которым исключают «неблагонадёжных».
Из газет.
26
Иван опять сидел на кровати сыновей.
— Ну, так как, Тишка, думаешь: что из себя представляет граница? — настырно повторил он прежний вопрос и предусмотрительно оглянулся на Варвару Егоровну.
Варвара Егоровна показала ему язык: длинный, мол, он у тебя, муженёк, укоротить не мешало бы. Она всё-таки боялась щекотливых вопросов.
Тишка со сна ещё не расшевелился, лежал в полудреме.
— Ну, а ты скажи, — обратился Иван к Славику.
Славка откинул одеяло, высвободил ноги.
— Ну это полоса такая вспаханная. И колючей проволокой обнесена.
— Да ты что? — встрепенулся Тишка. — Полоса какая-то вспаханная… Это столбы полосатые, а у них часовые ходят.
— Во-о даёт, — засмеялся над Тишкой Славик. — Да ты у нас совсем первобытный человек.
— Ты сам первобытный.
Слово за слово, обменялись тумаками. Пришлось
— Да ты же не знаешь даже, что такое первобытный человек, — обернулся он к Тишке.
— Знаю.
— Ну, что? Скажи! Чем первобытный человек отличается от современного?
Тишка долго думал, набычившись.
— У первобытного человека штанов не было, — наконец догадался он.
И Иван, и Варвара Егоровна чуть не легли вповалушку. А уж Славка-то торжествовал. Но когда Иван Славкин же вопрос и переадресовал Славке, тот отвечал длинно и путано — столь длинно, что и время вышло, надо было уже бежать в школу.
Так урок политграмоты и оборвался.
Варвара Егоровна проводила ребят в школу и, вспомнив штаны первобытного человека и границу, с которой всё началось, снова расхохоталась:
— Ну, далась же тебе, Иван, эта граница…
— Э-э, нет, Варя, — убеждённо возразил ей Иван. — Мальчишкам про границу всегда надо рассказывать. По себе знаю…
— Ну-у… Чего в ней интересного…
— А вот и не «ну-у»… Не столь интересно, сколь полезно… Я ведь сам в его возрасте в Чехословакию бегал. Помнишь, тебе рассказывал?
Варвара Егоровна помнила рассказ мужа очень смутно.
27
А для Ивана те дни остались незабываемыми. Сколько было ему? Восемь лет? Ну, да, восемь. Война уже откатилась от советских границ и шла на чужой территории. Ивана занимала тогда Чехословакия, потому что в горах под Банской Быстрицей находился его двоюродный брат Зиновий. Иван только потом, когда подрос, узнал все подробности, что да как. Оказывается, на помощь словацким партизанам была заброшена организаторская группа советского офицера Петра Величко. Вот в ней-то и состоял Зиновий. Группа вскоре превратилась в мощную партизанскую бригаду, насчитывающую свыше двух тысяч бойцов, главным образом словаков. В августе 1944 года под Банской Быстрицей вспыхнуло Словацкое национальное восстание. Партизаны держали под своим контролем значительную часть территории. И оттуда, из-под Банской Быстрицы, в Полежаево от Зиновия начали приходить письма.
Восьмилетнего Ивана в них больше всего поражали постоянные упоминания о яблоках, которые опадали с деревьев и которые никто не поднимал — ходили прямо по ним.
Ну топтали их, правильно. Жалко, конечно, можно б и обходить. Но разве об этом Зиновию думать надо? Война ещё не закончилась, а он своих земляков дразнит яблоками. Разумеется, бабы заохали: «Как же так? Яблоки даже не едят. В Полежаеве их только во сне и видели, а там ногами пинают… Уж если бы рябина осыпалась или черёмуха — тогда не жалко. Но яблоки…»
Иван собрал дружков: так и так, нельзя народ расхолаживать. Смотри-ка, только о яблоках и говорят. Надо Зиновия приструнить да заодно и помочь партизанам разбить фашистов.
Решили отправиться воевать в Словакию.
Словаков от фашистов освободим, а потом уж и яблок наеедимся от пуза, — мечтательно вздохнул Лёшка Братушев.
Ох уж эти яблоки… Они и Ивану снились по ночам, но он стыдился в этом признаться. Лёшка же выдохнул общую мечту. И сказал в общем-то правильно, не подкопаешься: сначала словаков освободим, а потом уж за яблоки примемся.