Посылка из Полежаева
Шрифт:
— Да я же тебе говорил, — покраснел Серёга. — Не доехать же…
— Серёжка, боится тот, кто ничего не делает…
— Разве в боязни дело? — Серёжка вытащил из-под клеёнки, разостланной на столе, газетную вырезку. — Вот, сегодня только что выстриг… Видишь, что написано? До Ла-Паса лететь самолётом двенадцать часов…
Название для Тишки ни о чём не говорило.
— Это что? Город в Чили такой?
— Да не в Чили, а в Боливии… Но Чили сразу за Боливией…
— Вот и хорошо, — обрадовался Тишка. — Всего двенадцать часов. А я думал, неделю на дорогу придётся потратить.
—
— Люська в Шарью летала, говорит, три рубля.
То в Шарью, она же рядом совсем, а туда и трёх коров продашь, так на вырученные деньги билетов не купишь…
— Ну да? — не поверил Тишка и тоже взгрустнул. Но не прошло и минуты, как он загорелся снова. — Неужели лётчика не уговорим? Ты, Серёжка, не знаешь, как я уговаривать умею. Даже у Славки конфетки выпрашиваю. А лётчик же уговористей.
Бабушка Ульяна откинула занавеску:
— Вы о чём это, секретчики, шепчетесь?
Пришлось уходить на улицу.
Они по натоптанной коровами тропке пробрались к бане и сели на щелястый порог. На солнцепёке было тепло и тихо. Ветер, вывёртываясь из-за угла, шевелил вытаявшие будылья крапивы, но порога не достигал, улетал к ельнику. Мелкий ельничек начинался прямо у бани, а взнявшись на взлобок, перерастал в лес. Две — в необхват — ели даже выскочили из леса и прижались к изгороди, означившей приусадебный участок Дресвяниных. Снег под ними был усыпан желтеющей хвоей и шишками.
— Серёга, — возобновил разговор Тишка. — Ты потом всю жизнь будешь локти кусать… Вот… была возможность помочь человеку, а не помог… К старости знаешь как будешь каяться?
Серёга молчал, а Тишка, подбадриваемый этим молчанием, напирал:
— Решайся, Серёжка, решайся… Я уже сухари втихую сушу… Дня через четыре можно бежать…
С крыши капало. В снегу под потоком насверлило не только разнокалиберных дырок, но и наморозило глыбой белого льда, сквозь который зеленела не увявшая с прошлого года трава.
— Географию вот немного подучим, чтобы не заблудиться, — продолжал развивать свои мысли Тишка, — и двинем.
Серёжка виновато отводил глаза в сторону:
— Не пропустят туда. Как ты этого не поймёшь?
— Прокрадёмся. Ты по-пластунски лазить умеешь?
Тишка был готов броситься в снег и проползти перед Серёгой ящерицей, но Серёга остановил его:
— Там на аэродромах асфальт.
Тишка долго не думал:
— На парашютах выпрыгнем, договоримся с лётчиками… — Он покрутил головой, прислушиваясь к шуму леса. — Вот поэтому географию и надо учить — где горы, где речка… Чтобы выпрыгнули — и спрашивать ни у кого не надо, без поводыря в Сантьяго придём… Ты не знаешь, в каком классе Чили проходят?
Серёжка помолчал:
— У нас вот нету… Я думаю, что в восьмом.
— Ага, у Алика Макарова, значит, есть… Я с ним договорюсь.
Он был сейчас способен договориться со всем миром.
Серёга был грустен.
— Я понимаю, — вздохнул Тишка. — С Полежаевом расставаться жалко… Да ведь не все же там погибают, может, и мы с тобой уцелеем… Я — так точно живучий, с крыши два раза падал, а не разбился, даже не свернул шею.
— Я, Тишка, думаю
— Ты глухой, что ли? — удивился Тишка. — Я же тебе говорил: с па-ра-шю-том прыгнем… Никаких часовых не будет.
Серёга опять обнадёживающе замолчал. Ну, думай, думай… Тишка в таких случаях не торопит.
На вершину ели взгромоздилась ворона и, выждав, когда сучок под ней успокоится, выгнула шею навстречу солнцу и забулькотила, издавая нежные клёкоты, похожие скорее на голубиные, чем на вороньи. Она, замолкая, охорашивалась, расправляя клювом крылья и хвост, и начинала петь снова, срываясь порою на хрип.
— Вороньи свадьбы начались, — сообщил Серёга, отвлекая Тишку от главного.
Но Тишку разве с пути собьёшь!
— А когда про Артек показывали? Как это я просмотрел… — вернул он разговор в оборванное русло.
— Ты и не про Артек просмотрел, — подколол его Серёга. — «Сердце Корвалана» не видел. А уж такой фильм…
Серёга наступил Тишке на больную мозоль. О фильме говорило всё Полежаево, а Тишка, оказывается, в это время пилил дрова. Да знал бы он, так всю ночь проработал, а «Сердце Корвалана» не пропустил, высмотрел бы.
Он потом и к киномеханику бегал узнавать, не привезут ли эту картину в Полежаево. Нет, сказал киномеханик, не привезут, её только по телевизору показывают. Так Тишка и на телестудию письмо отправил, чтобы удовлетворили его просьбу, повторили показ, а ему даже и не ответили.
Ну, ничего, он с Корваланом и без кино встретится.
— Ты, Серёга, решай. Даю тебе два дня сроку.
31
Тишка с полчаса, наверно, мёрз на дороге, дожидаясь, когда мать Алика Макарова, Мария Флегонтовна, наобедавшись, поднимется из своей квартиры на второй этаж и откроет почту. Алика-то он видел, Алик прошёл домой, но разговаривать с ним при Марии Флегонтовне Тишка не смел: она сразу может связать посылку, отправленную им Корвалану, с учебником географии. «Ну, и что же ты, скажет, голубчик, ещё затеял?»
Тишка стоял всё время спиной к почте, чтобы Мария Флегонтовна его не узнала, и от нечего делать разгребал валенками снег. Подошвы в валенках уже казались ему тонкими, как чулки, потому что ноги чувствовали, сколь холодна освобождённая из-под снега земля.
Тишка услышал сзади стук двери и, воровато зыркнув глазами, успел сфотографировать взглядом, что Мария Флегонтовна — без пальто, в наброшенной на плечи шерстяной шали — поднимается по лестнице на почтовое крыльцо. Он подождал, когда она прошаркает подшитыми валенками по половицам сеней, звякнет снимаемым с двери замком, и оглянулся. Теперь надо было миновать проглядываемое из почтовых окон пространство до тех пор, пока Мария Флегонтовна успеет пройти за барьер. Тишка зайцем выскочил на тропу и в несколько прыжков оказался под почтовой лестницей.