Потанцуй со мной
Шрифт:
— То же, что и ты — учусь, — усмехается Свирский. Я пробую разглядеть в его глазах намек на запретные вещества, но они пусты и прозрачны, точно слеза. Они чисты. Настолько, что даже не видится в них жизнь. Прекрасно знаю, как и чем в нарколечебницах подавляют приступы зависимости. В своё время изучила тонны литературы. — Приехал узнать по поводу сдачи экзаменов. Но тебя ведь не это интересует, правда, фиалка?
Правда.
— Меня выписали, малышка. Твой Матвей здоров, как бык, — забрасывает руку мне на плечо, теперь уже
Так быстро?
Мои глаза, наверное, расширяются от непонимания. Я не могу вымолвить ни слова, хотя на языке крутятся тысячи вопросов. У меня онемело все.
— В понедельник с меня сняли все обвинения, малышка. Отделался смешным штрафом, — смеется Матвей и прихватывает прядку моих волос. Подносит к носу и показательно долго втягивает воздух. — Божественно. Я соскучился, фиалка.
Меня тошнит отвращением. А еще мне страшно, что подумает Костя, когда увидит нас сидящими так близко к друг другу. Но больше всего меня волнует вопрос, почему Романов не сказал, что Матвея освободили.
— Матвей, пожалуйста, не трогай меня.
— А что так, киса? — выгибает вопросительно брови. — Ты разве не рада?
Нет. Я не рада, что он так близко ко мне, а на остальное плевать. Да и в принципе никто не сомневался, что такой адвокат, как Романов, смог бы не вытащить Свирского.
— Матвей, я уже тебе…
— Руки убери от нее, — гремит долгожданный голос. Я поднимаю глаза на Костю, который возвышается над нами точно огромный разъяренный гризли. Его руки сжаты в кулаки, а на лице появилось бессчётное количество морщин.
— О-о-о, какие люди! Константин Николаевич! Вот и все участники тройничка собрались, — убирает с моего плеча руку и протягивает ее Романову. — Доброго дня!
Что он имеет в виду?
Свирский не выглядит удивлённым, а скорее заинтересованным. Откуда он знает про нас с Костей?
Костя брезгливо смотрит на вытянутую руку Матвея, но не пожимает ее.
— Рот свой закрой, — скалится Костя.
— Воу-воу! — Свирский выставляет ладони вперед, показывая, что не опасен. — Спокойно, Константин Николаевич. Что вы такой нервный?
Матвей провоцирует. Я вижу, как ему доставляет удовольствие дразнить разгневанного тигра. Костя заведен, и мне становится жутко и страшно.
— Значит, пока ты меня в больничку упек, сам пялил мою девушку? Дорого берете, Константин Николаевич. Расценки у вас…
Но договорить он не успевает, потому что Костя срывается и хватает Матвея за футболку, вздергивая со скамьи и притягивая к себе. У меня начинает кружиться голова. За нашей сценой собрались понаблюдать студенты, требуя зрелищ, а я всего лишь хочу, чтобы это всё скорее прекратилось.
— Костя, пожалуйста, — умоляю любимого. Сама не знаю, о чем прошу, просто мне страшно.
— Видишь, — кивает в мою сторону Матвей, — переживает за
Господи, что он несет?! Единственный человек, за кого я переживаю — это Романов, потому что не хочу для него проблем. Из-за меня.
— Слушай сюда, отморозок, — сквозь зубы выплёвывает слова Костя. — Если ты еще раз, хоть на гребанный километр подкатишь свои наркушные яйца к ней, видит Бог, парень, я лично тебя кастрирую. А потом сам себя оправдаю. Понял?
Романов толкает Матвея так, что тот валится на скамейку.
Хохот Свирского разносится по институтскому парку звуком смеха Дьявола из ада. Он хлопает в ладоши и поворачивает искаженное ненавистью лицо ко мне, отчего я забываю, как дышать.
— А ты фиалка, оказывается, любишь пожестче? Поэтому мне не давала, да, малышка?
Слышу треск футболки. Костя стаскивает Свирского за короткий рукав и грубо толкает:
— Пошел нахрен отсюда.
Мот, злорадно улыбаясь, осматривает порванную футболку и мерзко сплевывает на землю:
— Семьсот баксов, чувак, — ядовито брызжет Свирский. — Матушка не простит, — угрожающе качает головой, а потом переводит на меня свой бешенный взгляд, — ну и сука ты, Юляшка. Ты пожалеешь. Вы оба пожалеете.
Меня трясет, а внутри всё опускается, потому что его слова звучат, как проклятие.
41. Константин
— Константин Николаевич, можно? — отрываюсь от бумаг и поднимаю голову. Тимур Кайманов стоит в дверях и жмется, точно невинная барышня. Киваю и рыскаю по заваленному документами столу, выискивая пульт от кондера. Последнюю неделю только он и спасает от изнуряющего солнцепека, но при этом создает другие проблемы — в виде заложенного носа. Хватаю сосудосуживающие капли и запрокидываю голову.
— Тут курьер почту принес, — продолжает Кайманов, пристроившись в кресле по соседству. — Копия письма из Адвокатской палаты, — моя рука с каплями замирает. — С досудебной претензией, — дергаюсь и промахиваюсь, заливая себе полморды горькой гадостью.
— С чем, блть? — я же не ослышался? Или у меня кроме носа заложило еще и уши?
— С досудебной претензией, — повторяет Тимур и уводит взгляд в окно, боясь встречаться глазами со мной. Потому что, сука, я в ахере. В таком гребаном, как моя жизнь, ахере.
— От кого?
— От Морозовой Ольги Ивановны, — виновато докладывает Тимур.
— Дерьмо… — запускаю пальцы в волосы и крепко сжимаю их. Закрываю глаза, чтобы поймать дзен, но он, сука, в последние дни только убегает от меня.
Дерьмо — то слово, которое характеризует мою сегодняшнюю реальность. Я за свою юридическую деятельность ни разу не получал жалобы от клиентов. От противоположной стороны — да: угрозы, претензии, шантаж и подкупы — всё это было, недовольства заказчиков — никогда.