Потерянный экипаж
Шрифт:
По его глазам, по напряженному звону его голоса Нина поняла, о чем говорит капитан, и робкая надежда, радость расширили девичьи зрачки, но, вырвав руку, она вдруг отшатнулась от Бунцева, вскочила и, отбежав, бросилась ничком на каменистое дно овражка, забилась в неутешном, безмолвном плаче.
«Эх, дур-рак! — по-своему поняв порыв Нины, махнул рукой Бунцев. — Высказался!»
Он неуверенно поднялся, неуверенно приблизился к Нине, присел на корточки,
— Не надо!.. Я не то хотел сказать!.. Ну, плюнь!
Лопатки девушки под тесной курткой вздрагивали, будто ее жгли железом.
— Ну, не обращай внимания! — тоскливо сказал Бунцев. — Нин… Ты пойми, девочка… Родная…
— Нет! — вырвалось у Нины. — Нет!
Бунцев умолк, ошеломленный страстностью протеста.
— Уйдите! — проговорила Нина. — Ну?.. Прошу ж!..
Бунцев снял руку со вздрагивающего плеча, устало поглядел на свои заскорузлые, грязные пальцы, сжал их, разогнул, снова сжал.
— Как хочешь, — глухо сказал он. — Как хочешь.
Нина не отозвалась.
Бунцев вернулся к Мате.
Венгр успокоительно похлопал капитана по рукаву, показал глазами на плачущую девушку и приложил палец к губам.
— Эх, отец! — сказал Бунцев. — Все я понимаю! Только не легче мне от этого’… Ты кушай, кушай!
Он подвинул Мате сало и круг колбасы, подал ему вино. Венгр покачал головой, отставил бутылку.
— Сыт, что ли? — спросил Бунцев. — Ну, как знаешь…
Он взял бутылку и выпил.
Отер губы обшлагом черного мундира, натянутого на комбинезон, да так до сих пор и не снятого.
«Утешитель! — зло подумал про себя Бунцев. — Человеку, может, свет не мил. Может, жених был у ней. А ты полез… Иначе не умеешь, как за пазухой душу искать… Эх!»
Нина все лежала.
Бунцев поднялся с куртки, на которой сидел, встретился глазами с Мате.
— Я — туда! — показал капитан на верх оврага. — Ты сиди, сиди, отдыхай.
Сквозь низкие, быстро несущиеся на восток облака внезапно проглянуло солнце, пробилось в овраг, рассыпало по жухлой траве и камешкам новенькие пятаки.
Бунцев тайком глянул на Нину, сморщился и стал карабкаться по крутому откосу.
Телкин лежал на том самом месте, где утром лежал Бунцев, взявшийся караулить первые, самые трудные после ночных событий часы.
Раскинув ноги в коротких немецких сапогах, уткнувшись в скрещенные руки, штурман глядел на степь, где стремительно скользили тени облаков, и трава непрерывно меняла краски: желтая и бурая под солнцем, в тени облаков она густо зеленела, а в овражках и впадинах
Вдали полз паровозишко, тянул за собой длинный состав. Темные жгуты дыма висели над составом, ветер рвал их и расшвыривал над степью, смешивал с облаками.
Справа, не дальше, чем за километр, за канавами, обросшими боярышником, торчал серый, угрожающий перст кирки или костела и виднелись крыши села, спрятанного в неглубокой долине.
Слева за речушкой жирно поблескивала пахота и тоже желтели и синели травы.
Телкин заслышал шорох, повернул к Бунцеву строгое лицо и засиял.
— Вы, Александр Петрович?.. — тихо сказал он. — Отоспались?
Бунцев лег рядом, легонько толкнув Телкина, прижавшись к его плечу.
— Ну, Толя, как тут? Все тихо? — спросил Бунцев.
— Тихо, — сказал Телкин. — В селе звонили в двенадцать ноль-ноль. А в одиннадцать две телеги проехали вон там. Спустились в лощину и больше не появлялись.
— Ни машин, ничего?
— Ничего, Александр Петрович.
— А с той стороны?
— И с той тихо…
Бунцев почесал бровь.
— А ведь нас давно искать должны, — сказал он. — Значит, растерялись. Не знают, куда кинуться.
— Александр Петрович! — сказал Телкин. — Как вам в голову пришло такое?.. Я, честно сказать, в живых вас не считал… Думал, вместе с самолетом… А вы не только живы-здоровы, вы еще нападаете…
— Не моя заслуга, — сказал Бунцев. — Я ж говорил, Ольгу благодари. Не она — сам знаешь, что было бы.
— Как вы на нас наскочили?
— А это случайность… Сами от фрицевской машины драпанули. Так что героизма тут нема. Как Ванька Добряков говорит, помнишь: «Нужда научит калачики есть!»
— Александр Петрович! — сказал Телкин. — Я же вам жизнью обязан! Не надо так.
— Не мне ты обязан. Ольге. Я, брат, раком ползать собирался. В том самом лесу отсидеться. Тишком к линии фронта передвигаться, и главным образом на брюхе… Это Ольга, понял?
— Я знаю, она партизанила…
— Ни хрена ты, милый друг Толя, еще не знаешь. Оказывается, партизаны совсем не то, что мы думали… И вообще…
— Что? — спросил Телкин.
— Так, — сказал Бунцев. — Похоже, многое не так, как мы думали… Ты лучше скажи, не сменить тебя? Чувствуешь себя как?
— У меня полный порядок, — сказал Телкин. — Все хорошо.
— А голова?
— Пустяки. Разве это боль?.. Больно мне там было. Там. У фрицев.
— Ладно. Ничего, — сказал Бунцев. — Ты здесь, и ладно.