Потерянный экипаж
Шрифт:
— Неплохо! — сказал Бунцев.
— Неплохо, — кивнула Кротова. — Только пообедать нам не удалось. Едва уселись за трапезу — приходят из особого отдела. Нашелся там какой-то сверхбдительный товарищ. Смутило его, понимаете ли, что документов при нас нет… А какие же у нас могли быть документы?! Ведь прежде, чем в тыл к немцам идти, все документы сдаешь!.. Мы пытались объяснить, что к чему, только нас не послушали. Приказывают: «Сдать оружие!» Ну, мы сдали. А как только сдали, нас от обеда оторвали, под конвой и пешим порядком за двадцать километров в штаб армии.
— Нелепость! — глухо сказал Бунцев.
— Конечно, — согласилась Кротова. — Но двадцать километров по морозу под конвоем, как враги какие-нибудь, мы все-таки протопали. И несколько испанцев обморозились. Да и в штабе армии три часа в одном сарае со всякой сволочью — с полицаями, с дезертирами — нас продержали, пока командующий армией не узнал и не вмешался… Вот ведь как случается под горячую руку! А мы…
Радистка запнулась.
— Договаривай, — приказал Бунцев.
Кротова гладила ствол автомата.
— Договаривай!
— Что ж договаривать? — тряхнув белесой челкой и щурясь, спросила радистка. — Мы подозрений не должны были вызвать, о нас знали, и все-таки задержали, и не сразу разобрались…
— Так, — сказал Бунцев. — Все ясно.
Радистка посмотрела на него и отвела взгляд. Короткие реснички ее дрожали. Губы сжались.
— Почему ты не веришь Мальковой? — спросил Бунцев.
Радистка глядела в степь. Чуть приметно пожала плечами:
— А при чем тут я? В биографии Мальковой и без меня разберутся…
— Может, и без меня?
— Может, и без вас.
— Ну, этого не будет, — сказал Бунцев. — Без меня не будет.
— Уверены, товарищ капитан?
— Уверен, — сказал Бунцев. — Человек нам душу открыл. Я верю, что Нина и Шура цистерны взорвали. Мы с тобой их из-под расстрела вырвали. Нынче Малькова меня выручила, прикончила этого гада с ножом… Как же без меня? Кто же лучше нас разберется?
— Найдется кто… — сказала радистка. — Мы Малькову два дня знаем. А она не два дня на свете живет.
На скулах Бунцева катались желваки.
— Значит, так, — сказал он. — Значит, и сама ей не веришь и мне верить не советуешь?
— Да вы поймите меня, товарищ капитан! — тоскливо воскликнула радистка. — Почему вы не хотите понять?!
В маленьких серых глазах ее бились мольба и тревога.
— Я понимаю, — сказал Бунцев. — Я, Ольга, не чурбан… И, помедлив, напрямик спросил:
— За последствия боишься?.. Ладно. Нечего в прятки играть. Люди взрослые.
Кротова побледнела. Их глаза встретились.
— Да, боюсь, — сказала Кротова, не отводя взгляда. — Да.
Бунцев, сдвинув темные брови, долго разглядывал пожухший стебелек какого-то полевого цветка. Уже не узнать какого.
— Ну что ж… — сказал он. — Значит, ты должна понять, как я за Нину переживаю… И не надо, Оля, мою душу спасать. Слышишь? Не спасешь. Не нуждается она в спасении. Вот если б я товарища предал, если бы мог ему помочь, а не помог, тогда — да, тогда спасала бы. Только я ее не предам.
— Разве я…
— Нет, ты просто встревожилась. Но встревожилась зря. Любая на месте Нины окажись, я бы точно так же ей поверил и точно так же считал бы, что нет на ней больше вины… Вот это я и хотел тебе сказать.
Радистка не ответила. Степь перед ее глазами туманилась и текла огромной желтой рекой без берегов.
Бунцев поднялся.
— И еще одно. Нам вместе воевать, а может, и погибать всем вместе. Так у меня в отряде чистых и нечистых быть не должно. Держись с Мальковой ровнее.
— Эту просьбу… эту просьбу мне трудно выполнить, — сказала радистка.
— А это не просьба. Это приказ, — сказал Бунцев.
— Предатель! — просипел охранник. — Грязная собака, предатель!
Мате молча взглянул на него и снова наклонился над сапогом. В сапоге вылез гвоздик, его следовало забить.
— Красная сволочь! Продал свой народ! — просипел охранник. — Продал! Сколько тебе заплатили, ты, собака?
«Надо поискать камень… А то можно и прикладом», — раздумывал Мате. Он засунул в головку сапога нож, на ощупь накрыл вылезший гвоздик лезвием и несколько раз с силой ударил прикладом автомата по тому месту, где торчал гвоздик.
— Проклятая собака! — сказал охранник. — Подлец! Выродок! Погоди! Тебя еще повесят, собака!
Мате попробовал пальцами, как там гвоздик. Гвоздик еще царапался. Мате опять засунул в головку сапога нож. Опять ударил прикладом.
— Где твоя совесть? — спросил охранник. — Где твоя совесть, собака? Какой же ты венгр, если продаешь своих?
Русского командира не было, одна из русских стояла в карауле, другая спала, второй русский тоже спал, а немец не понимал по-венгерски, и охранник не выбирал выражений. Страх и ненависть переполняли его. Так внезапно, так круто повернулась судьба! Побежал предупредить немцев, а нарвался на разведчиков или партизан, черт знает, кто они такие! Марта, наверное, к завтраку ждала. Неужели не спохватилась? Должна спохватиться! Не такая баба, чтобы долго отсутствие мужа терпеть. Из одной ревности всю деревню должна обегать!.. Неужели не найдут их? Неужели не сообразят, где искать?..
— Собака! — сказал охранник. — Негодяй! Христопродавец!
Он не сомневался, что русские расстреляют его. Известно, что русские — звери. Никого не щадят. Они и войну с Венгрией начали. Хотели землю отнять. Хотели заставить на себя работать. И сейчас лезут. И уж если пришли — расстреляют. А этот — коммунист, наверное. Пособник. Привел их сюда, подлец. Мало их вешали, мерзавцев! Мало!
— Все равно тебя повесят! — сказал охранник. — Слышишь ты, собака? И земли моей ты не получишь! Слышишь? Подавишься моей землей!