Потерянный экипаж
Шрифт:
Мате попробовал пальцем, как там гвоздик. За пальцы ничего не цеплялось. Он отложил автомат, стряхнул ладонью песок с носка и натянул сапог. Встал, переступил с носка на пятку. Прекрасно! Подошву чуть-чуть жжет, но это из-за потертости. Ничего, пройдет.
Неожиданно охранник всхлипнул. Стоило только начать, и он уже не мог удержаться. Он корчился от рыданий, которые пытался подавить.
Мате с брезгливой жалостью смотрел на этого плечистого, сытого, здорового мужчину.
Немец, Карл Оттен, отвернулся
Мате вспомнил замученного Лантоша. Тот не плакал.
— Замолчи, щенок! — сказал Мате.
— Ты же венгр! — тихо взвыл охранник. — Ты же венгр!.. И я венгр! Что тебе русские?.. Побойся бога!
Мате подобрал автомат.
— Замолчи! — сказал Мате. — Замолчи, или я тебя пристрелю… Русские тебя пощадили. Они не знают, что такие, как ты, творили. А я знаю. И если ты еще заикнешься, что ты венгр, я тебя пристрелю!
Охранник скорчился в три погибели, ткнулся лицом в колени, вздрагивал.
Мате сел на прежнее место, держа автомат под рукой. Он хмуро смотрел на пленных. Ему поручили охранять их, а Мате привык выполнять поручения на совесть…
Нине снилось, что лежит она в своей девичьей кровати, а мать осторожно будит в школу. Надо просыпаться, но так хочется еще минуточку понежиться в тепле, продлить полудрему, так не хочется открывать глаза!..
Постель была почему-то жесткой, и в спину поддувало, но это не имело значения: мама осторожно поглаживала плечо — значит, в самом деле, ты лежишь под стеганым атласным одеялом, на кухне успокоительно постукивают ходики, на столе уже пускает пар коричневый, с пятнышком на левом боку старый чайник и пора вставать. Пора!
Однако Нина знала, как продлить наслаждение сна. Надо лишь быстро протянуть руку, найти пальцы мамы и спрятать их у себя под подбородком. Против такой ласки мама никогда не могла устоять, и всегда у Нины появлялась та самая драгоценная минуточка, какую она хотела получить у неумолимого времени.
Нина быстро протянула руку, нашла пальцы мамы, спрятала их у себя на шее, и мамины пальцы, как всегда, дрогнули, замерли, перестали беспокоить. Они были непривычно жесткими, шершавыми, и даже сквозь сон Нина почувствовала вместо привычной снисходительной нежности трепетавшую в этих пальцах горячую радость и удивление, но…
Нина оттолкнула незнакомую руку, отпрянула, широко открыла глаза:
— Ох!..
Бунцев растерянно смотрел на свою руку.
— Я тебя бужу, а ты… — сказал он Нине. — Твоя очередь в караул…
— Простите… — шепнула Нина. — Сейчас…
— За что прощать? — тихо спросил Бунцев.
— Мне приснилось… Мама…
— Понимаю.
— Вы не обижайтесь, что я так.
Они встретились взглядами, и оба покраснели.
— Ничего, — сказал Бунцев. — Вставай… А мне еще Тольку расталкивать. Спит, как медведь! — Он принялся тормошить Телкина: — Эй, друг! Довольно храпеть!
Телкин сопротивлялся, натягивая на голову куртку.
— Ах, так? — сказал Бунцев.
Радость переполняла его. Гулкая, клокочущая. Капитан сгреб штурмана в охапку, поднял на руках, встряхнул, сонного поставил на ноги. Телкин покачивался, норовил сунуть под щеку сложенные горсточкой ладони. Очнулся. Открыл глаза, смежил, снова открыл.
— Чего? — свирепо спросил он. — Чего спать не даешь?
Бунцев беззвучно хохотал.
— Нам с вами караулить, — с улыбкой сказала Нина.
Телкин хмуро глянул на нее, потом на Бунцева, помотал головой, встряхнулся, как вымокшая собака, и махнул рукой.
— Никогда поспать не даст! Точно, Ниночка! Всегда раньше срока будил!
Он перевел взгляд с Нины на Бунцева, хотел сострить, но не сострил, лишь недоверчиво мигнул, опять поглядел на зардевшуюся Нину и опять на Бунцева.
— Значит, в караул? — с растяжкой спросил он.
— В караул, — смеясь, подтвердил Бунцев.
Штурман обескураженно смотрел на командира. Пожал плечами. Нагнулся, поднял бутылку с остатками вина, взболтнул.
— Дела… — сказал он.
— Просыпайся, просыпайся, — сказал Бунцев. — Сменишь Мате. Да не пей все. Вина в обрез.
Штурман пожал плечами.
— Я думал, еще сплю, — сказал он, глядя на бутылку.
Бунцев перестал смеяться.
— А ты представь, что не спишь. Что все наяву, — сказал Бунцев.
Штурман поглядел на него.
— Чудно.
— Нет, не чудно, — сказал Бунцев. — Сменяй Мате. — И повернулся к Нине: — Готова? Пойдем, я провожу тебя.
Телкин смотрел им вслед, так и не прикоснувшись к вину.
— Разбуди меня через три часа, — попросила Кротова у штурмана.
— Спи! — сказал Телкин. — Положено четыре, вот и спи четыре.
— Я прошу — через три, — сказала Кротова.
Она знала — самое опасное наступает сейчас. Люди поверили в свою удачливость, в безнаказанность хождений по тылу врага, и уже видно — теряют осторожность. Сколько партизан поплатились жизнью за такую беспечность! Сколько замечательных, отважных ребят!
Она хотела сказать об этом Бунцеву, но после разговора в кустах, после всего, что увидела, не решилась. Боялась, что не так поймет ее Бунцев. Подумает, что опять осуждают его самого…
Боль, причиненная капитаном, не проходила. Но Кротова знала, что эту боль рано или поздно испытать и перенести придется, и мирилась с ней. Не могла она примириться с другим. С безрассудством Бунцева. Иначе назвать поведение капитана радистка не умела. Потому что Малькова не та, кого бы ему стоило полюбить. Не та!