Потерянный кров
Шрифт:
— Простите, господин Саргунас, но я с вами прощаюсь. Аквиле!
Женщина остановилась, бросает беглый взгляд через улицу. На лице робкая улыбка.
— Как жаль, как жаль, мадам Милда… В таком случае не откажитесь передать Адомасу вот это. — Саргунас нагнулся, и Милда не успела опомниться, как он сунул к ней в сумку пухлый конверт большого формата. — Надеюсь, до скорой встречи, мадам Милда. Поклон господину Адомасу!
— Подождите, господин Саргунас… «Мы с Адомасом разошлись!» — хочет крикнуть она, но тут Аквиле двинулась дальше,
Женщины улыбаются, смотрят друг на друга. Наконец Милда берет Аквиле под руку и, не обращая внимания на ее неуверенные протесты, ведет к себе. Боже мой, они ведь так редко встречаются! Едва ли не с весны, с того несчастья, не видались. Почему Аквиле не заглянет, ведь она бывает в Краштупенай? Только не называй меня госпожой Милдой. Мне так не хватает друзей, Аквиле. Диву даюсь, как мы не подружились в гимназии.
— Мне было чудесно у вас те два дня… весной, — говорит Аквиле. — Вы так ухаживали за мной, госпожа Милда…
— Аквиле!
— Не сердитесь. Мы ведь так мало знакомы…
— Ты одна?
— Мда… У Кяршиса, как всегда, тысячи дел. — Аквиле заливается румянцем. В глазах гаснет невысказанная мысль, но Милда этого не замечает.
— Чем мне тебя угостить, гостья дорогая?
Аквиле отнекивается: мол, стемнеет, пока она доберется до дому, — но Милда ничего не хочет слышать. Заставила гостью снять куртку, ведет на кухню: вдвоем они быстрей приготовят легкую закуску. А когда ужин готов (консервы, бутерброды с маргарином и колбасой, кофейник горячего желудевого кофе), Милда вынимает из буфета бутылку яблочного вина, высокие бокалы на тонких ножках, и они несут угощение в комнату. В натертую до блеска, пахнущую скипидаром, звонкую, как корабельный лес, комнату.
— Красота-то какая… Господи! — Аквиле неуверенно смотрит на свои грязные ботинки, но Милда этого не замечает.
— Красота, говоришь? Это я все сама. Аквиле, милая, ты даже не понимаешь, как я сегодня устала и как счастлива! Нет, не то слово. Мне просто легко на душе.
Словно сняли горб, который я таскала всю жизнь. Ты не сердишься, что я бросаю Адомаса?
— Я понимаю вас… тебя, Милда.
— Спасибо, Аквиле. — Милда пожимает руку своей гостьи. Белая нежная лапка касается заскорузлой почерневшей руки. — За нашу дружбу, милая! До дна. А потом я тебе поиграю. Господи, целую вечность не играла!
Они выпивают по бокалу, наполняют по второму, и Милда идет к пианино. Музыка заглушает трезвон телефона в передней.
Аквиле, съежившись, смотрит на хрупкую фигурку перед блестящей глыбой черного дерева, и ей чудится открытое настежь окно, желтые подсолнухи, а за ними — белый мотылек. Последний мотылек лета.
Горит далекая звезда… Мы будем там, я верю. В серебряной ночи туда Пойдем искать потерю,—поет
— Красота… — шепчет Аквиле.
— Слова Гедиминаса! — бросает Милда через плечо; голубые глаза лихорадочно блестят.
Аквиле отхлебнула вина. Она вдруг затосковала. От рвущей сердце музыки, от сверкающего паркета, от холодного черного пианино. Украдкой смахнула слезы, в отчаянии смотрит на свой кулак. Не кулак — кулачище на ослепительно белой скатерти.
А музыка льется. И птица бьется крыльями о черную мраморную плиту.
Горит далекая звезда… Мы будем там, я верю.Наконец Милда оттолкнула стул, идет к Аквиле, не закрыв пианино, которое теперь ощерилось белыми зубами.
— Расчувствовалась, Аквиле? Когда-то я неплохо играла. Сейчас часто сбиваюсь. Надо каждый день заниматься. Ты любишь музыку?
— Хорошо… У тебя красивый голос, Милда.
— Это потому, что слова такие, Аквиле.
— Гедиминас умеет сочинять стихи.
— Аквиле… — Милда наклоняется к ее уху. — Скажу тебе по секрету — даже Гедиминас не знает, — у меня будет ребенок…
— Что ты говоришь?!
— Странно, правда? Мне самой странно. Никогда я не хотела детей. Наверно, только любовь так меняет человека.
— Хорошо, Милда, что ты счастлива… Я рада…
— Когда с тобой случилось несчастье, я еще не понимала, что значит — потерять ребенка.
— Нехорошо вышло, но, может, оно и к лучшему.
Милда молчит, потрясенная словами Аквиле. Поднесла бокал к губам, задумавшись, пьет маленькими глотками до дна.
— К лучшему, — упрямо повторяет Аквиле. — Ребенок никому не был нужен..
— Прости, милая… Хочешь, я еще поиграю?
— Нет, спасибо, Милдяле, у тебя чудесно, но мне уже пора. — Аквиле торопливо встала. — Я соврала, что пойду пешком. — Кяршис меня ждет. Привез кому-то взятку — полсвиньи: хочет достать дизельный мотор. Передвижную лесопилку собирается завести. Пока от движка никакой пользы — бензина не достать. А вот когда все успокоится, Кяршис будет деньги лопатой загребать.
— Кяршису пальца в рот не клади, — скупо улыбается Милда, не зная, как отнестись к иронической реплике Аквиле.
— О, на такие гешефты он мастер! В один прекрасный день и меня всучит спекулянту вместо чушки.
— Побойся бога, Аквиле! Что ты говоришь! Он же тебя любит!
— Он любит и своего савраса. А еще больше — буланку, что купил этим летом… — Аквиле встала. — У тебя, правда, хорошо, Милда, но мне пора. Загляни к нам в Лауксодис, рады будем.
— Обязательно, Аквиле. Но и ты не обходи стороной нашу улицу. Нам с тобой надо дружить.
Смотрят друг на друга и жалобно улыбаются. Протянули руки для прощания, но так и не пожали — обнялись.